Переход Глава 1 Алексей Павлович проснулся как-то очень резко — и вовсе не потому, что ждал этого момента с нетерпением уже много дней, нет. Его разбудили очень специфические звуки, доносящиеся хотя и приглушенно, но вполне узнаваемо — и звуки эти явно намекали, что за окном совсем, похоже, не пятьдесят шестой год. Впрочем, тут и окон не было, хотя парень и ощутил под собой ту же самую сколоченную из досок лежанку, на которой уснул — однако вместо одеяла он был укрыт какой-то помесью тулупа и телогрейки, почему-то отдающей псиной. Однако и это «ароматное» покрывало его смутило не очень: все же Елена писала, что «скорее всего окружающая действительность может показаться странной» — но потолок помещения, который было очень просто достать рукой даже не вставая, показался Алексею Павловичу очень необычным. А еще было довольно холодно — то есть было очень холодно, по ощущениям вообще почти мороз! Ну и все прочие ощущения заставляли его быстро подняться и одеться. Хорошо еще, что одежда оказалась почти впору — то есть вся одежда кроме сапог, которые были размера так на три больше желаемого. Но с двумя портянками — а портянок Алексей Павлович обнаружил возле лежанки целую кучу, причем портянок стиранных — можно было и с такими сапогами смириться. И только быстренько проделав «стандартные утренние процедуры» Алексей Павлович сообразил, что проснулся он в подпечке, а большая русская печь с полуразрушенной трубой вообще находилась на улице. Не то чтобы совсем уж на улице, а на пепелище, и было видно, что дом сгорел уже несколько лет назад. Причем не один этот дом сгорел: в поле зрения были видны еще три таких же печи, правда разваленные куда как сильнее. И никаких признаков того, что здесь в последнее время были люди, видно не было. Зато было очень хорошо видно совсем молодые листочки на яблоне возле пепелища… на одной половине яблони, потому что вторая половина видимо от жара просто погибла. А еще стало очень хорошо слышно, что люди скоро здесь появятся… Алексей Павлович еще раз нырнул в подпечек: там он вроде бы разглядел кое-что «интересное». То есть ему показалось, что разглядел, все же через заложенное досками и мешком с сеном жерло подпечка света проникало очень мало, а когда он открывал выход, взгляд его лишь мазнул по чему-то непонятному. Но мозг замеченное отметил — и молодой, всего лишь семнадцатилетний парень с огромным удовлетворением убедился в том, что зрение его не обмануло: у стены подпечка рядом с лежанкой стоял пулемет, а рядом были четыре круглых магазина с патронами. Пулемет выглядел проржавевшим, но ствол — как Алексей Павлович тут же убедился — был в порядке, да и затвор ходил свободно. Там еще несколько коробок лежало, но открывать и изучать их содержимое времени просто уже не было: перестрелка быстро приближалась. Алексей Павлович внимательно огляделся и увиденное ему не то, чтобы понравилось — но ведь могло оказаться гораздо хуже. А так: в сотне метров от сгоревших домов через какую-то речку-переплюйку находился мост, обычный деревенский, деревянный. И вполне себе целый, а через него, естественно, проходила дорога. Совершенно проселочная, но дорога — и по этой дороге с той стороны, откуда раздавалась стрельба, кто-то ехал. То есть Алексей явно слышал гул нескольких моторов. Но определить на слух, что же там передвигалось, он не мог. Не мог, но начал подозревать недоброе и на всякий случай приготовился — что получилось проделать неплохо: по какой-то надобности неподалеку от моста у обрывистого берега была выкопан неглубокий спуск к небольшим (и уже почти сгнившим) мосткам, а выкопанная земля образовала невысокий бруствер, давно уже покрывшийся кустами и бурьяном, за которым получилось неплохо так спрятаться с пулеметом. И спустя пару минут он понял, что спрятался не зря: из леса выехали два мотоцикла с колясками и грузовик «Опель-Блиц» с кунгом. А сидящие на мотоциклах фашистские солдаты однозначно доказывали, что попал Алексей Павлович совершенно не туда, куда хотел… Но он совершенно точно знал, что «обратной дороги нет», так что и выбора у него не оставалось. Найденный пулемет — довольно старый MG-34 — он знал неплохо, а с барабанными магазинами ему и «второй номер» не особо нужен был. Прикинув, что в крайнем случае он уйдет по заросшей камышом речке, он аж поежился от мысли о том, что придется лезть в ледяную воду — все не на улице был не май месяц. Хотя, скорее всего, именно май, причем — судя по листве — уже ближе ко второй половине мая. Но долго ему «предварительно дрожать» не пришлось: мотоциклы заехали на мост и он аккуратно нажал на спусковой крючок… Стрелять из пулемета в ничего не подозревающего врага с расстояния метров в семьдесят просто и приятно: мотоциклистов очередь просто выкинула за землю. Пока Алексей Павлович менял банку с патронами, водитель грузовика решил все же через мост проехать — но и с ним получилось неплохо: очередь ему пропорола колесо и он, вильнув, просто свалился с моста в реку, развалив при этом половину настила. Алексей Павлович на всякий случай еще дал короткую очередь по кабине — и стал ждать «новый поступлений»: стрельба в лесу лишь приближалась. Но внезапно она затихла, а из леса к мосту выехал танк. Советский, Т-70. А за ним на открытое пространство из леса стали осторожно выходить советские же солдаты, человек пять… Алексей Павлович, глядя на то, как они оглядываются и пригибаются, не удержался и закричал: — Мужики, идите спокойно, тут больше фашистов нет! Реакции солдат могли бы позавидовать магнусты: еще не закончило звучать слово «мужики», как все бойцы уже лежали на земле, направив оружие в сторону Алексея. Но, судя по всему, со слухом у них было все в порядке, и кто-то из них громко поинтересовался: — А ты кто? — А я… я партизан, сейчас выйду, только вы уж не стреляйте. И можете не прятаться: мне вас всех отсюда все равно видно. А немца тут точно нет, пришлых я уже завалил, а других здесь и не было. Кстати, от немцев два неплохих пулемета на мотоциклах осталось, думаю, вам они пригодятся… еще спросить хотел: у вас масло ружейное с собой есть? А то мне пулемет чистить давно уже нечем… Бойцы поднялись, правда все еще внимательно оглядываясь, и даже из танка вылез какой-то парень. Танкист подошел к мосту, осмотрел его: — Все, дальше не идем, я через этот мост без саперов точно не поеду, так что возвращаемся… — Партизан, ты как, с нами? — поинтересовался пехотный старшина. — А отряд твой где? — Нету отряда, один я партизаню. Как деревню мою сожгли в сорок втором, там и партизаню… один. — Ну пошли тогда, мы-то вроде как разведку боем вели… навоевали, конечно, на фрица напоролись, и они нас первыми заметили. Пехоту мы все же положили, а эти… у нас же танк, думали догоним и отомстим за товарищей… а отомстил им ты. Давай свой пулемет, на танк положим, а то он, гляжу, совсем не легкий. — Лучше в коляску мотоцикла, если вы на танке прошли, то и мотоциклы проедут… один мотоцикл проедет, а второй уже никуда не поедет. Вы бы помогли его в речку, что ли, скинуть, пусть фашисту и запчастей не достанется… — А ты мотоциклом управлять умеешь? А то мы-то пехота, мотоциклистов у нас нет. — Справлюсь, не впервой. Ну что, старшина, поехали? Спустя часа четыре Алексей Павлович беседовал с особистом. С очень вежливым и спокойным особистом: — Я — лейтенант госбезопасности Плетнев, а вы кто? За трехчасовую дорогу, кое-что уяснив из разговоров бойцов, Алексей Павлович смог подобрать довольно приличную легенду. Хотя он и рассчитывал попасть совсем в другое время, но все же успел многое изучить — и один вариант его очень тогда заинтересовал. Как совпадением имени с отчеством, так и потенциальной «неубиваемостью» легенды. Правда, «неопровержимые доказательства» именно сейчас предоставить было невозможно, но если этот лейтенант его не расстреляет и не отправит в эвакуацию куда-то поближе к Колыме, то уже летом и «доказательства» предъявить получится… — Зовут меня Алексей Павлович, а фамилия… товарищ лейтенант, а можно мне фамилию все же поменять? За меня же с такой фамилией ни одна девчонка замуж не пойдет! — Это почему? — искренне удивился лейтенант. — А вы можете представить себе девчонку, которая согласится, что все ее будут звать например, Любовь Херова? У деда-то фамилия была нормальная, как у всех в деревне: Херович, а вот отца записали уже иначе… — Еврей что ли? — Нет. Показать? — Иди на хрен. А фамилию пусть отец твой меняет, всей семье сразу. — А нету уже больше Херовичей, ни вески Херовичи, ни жителей ее. Всех поубивали сраные латышские стрелки, и веску сожгли. — Эй, поаккуратнее! Ты что мелешь? — Что-что… латыши-каратели и нашу веску под корень уничтожили, и несколько окрест тоже. А я случайно остался, за грибами ушел… — А почему думаешь, что это латыши были? — А они мне потом сами это сказали, перед тем, как я их порешил. — Ну… ладно, а чем ты, товарищ Херов… чем ты, товарищ, слова свои подтвердить можешь? — Сейчас — ничем. А вот когда мы немца выгоним, то… карта у вас есть? Я покажу, где мои документы лежат. Я их с собой-то не носил, спрятал в месте надежном. — Ладно, пока с твоих слов запишем… трое видели, как ты фрицев из пулемета косил, так что верить тебе вроде можно. А теперь, товарищ… Алексей, продолжим: сколько тебе лет? — Интересный вопрос. Если, скажем, как на фронте считать год за три, то уже взрослый. А если в паспорт глянут, то скоро шестнадцать. Я с лета сорок второго воюю. — Один? — Одному воевать в лесу проще. И еды добыть проще, и прятаться. — А чего товарищей не завел? К партизанам не примкнул? Их же в этих краях…. — От товарищей пулю в спину получить еще проще. Вам, товарищ лейтенант, как рассказывать? Как положено или как оно взаправду было? — Положено взаправду, начинай, рассказывай. — Ну, сами напросились, слушайте… Алексей Павлович за долгое время смог изучить очень много документов, о которых вообще-то советским людям и знать не полагалось, но и времена настали совсем уж не советские, а такие, когда деньги могли открыть почти любые архивы. Большие, конечно же, деньги — но с деньгами у него — спасибо Вирджиллу — проблем не было. Но, похоже, того, что таили в себе те архивы, простому лейтенанту госбезопасности известно еще не было. А Алексею Павловичу было уже наплевать: Галя родилась в пятьдесят седьмом, а если Елена не напутала со скоростью распространения воздействия, она уже и не родится. Но Елена навряд ли ошиблась: женщина, сумевшая получить нобелевскую премию по физике одиннадцать раз, в таких вещах ошибиться не может. И, следовательно, то, за чем он вообще отправился в это путешествие, смысла уже не имело — но раз он уже здесь, то пользу стране стоит наносить до конца… Лейтенант примерно после третьей или четвертой фразы Алексея Павловича перестал записывать услышанное в протокол, а когда — спустя почти полтора часа — сидящий перед ним совсем еще мальчишка прервался, он не выдержал: — Да ты все врешь! — и вскочил, явно судорожно придумывая, что ему делать дальше: дать парню в морду или просто его пристрелить на месте. Но Алексей Павлович даже не вздрогнул: — Товарищ лейтенант, вы же — госбезопасность. Вы все сами можете это проверить, свидетелей опросить. Своим не поверите — так есть и немецкие документы, они наверняка вам — не лично вам, конечно, а госбезопасности вообще — скоро достанутся. И я даже могу сказать, где они лежат сейчас. Да, сейчас их заполучить непросто, но наверняка уже осенью у вас их будет достаточно… Лейтенант — вероятно, от того, что сидящий перед ним парень остался совершенно спокойным, и сам постарался успокоиться. Сел обратно на свой стул, задумался ненадолго: — Товарищ… Алексей, а ты можешь мне все повторить, только кратко, чтобы листа на три протокола поместилось. Не всё даже, а самое главное. — Да не вопрос, только сначала попить дайте, в горле что-то пересохло. — Сейчас… я попрошу чай нам сделать. А ты вообще-то ел? Голодный небось? Давай тогда сперва поедим — и продолжим наши увлекательные беседы… Уснул Алексей Павлович очень поздно, и приснился ему сон. Обычный сон, но все равно приснился ему переход. То есть Елена называла его в своих записках «paso inversa», Вирджилл — лимбом (он говорил, что в каком-то фильме «что-то вроде этого» так называли, а Йенс именовал это чистилищем. Сам Алексей Павлович использовал (для себя, естественно) название именно «переход», что как-то гармонировало с испанским «оригинальным названием» Елены Пеньи-и-Ернандес — а еще его так называла Галя. Вот только во сне переход был абсолютно пустым, там не было ни людей, ни кошек. И даже деревья выглядели по-зимнему голыми, хотя в переходе, как писала Елена, «всегда лето». И проснулся он в состоянии глубокой тоски — просто потому, что шанс снова в него попасть был близок к нулю. К абсолютному нулю, как с глубокой грустью подумал молодой парень, ведь снова войти в переход можно не раньше, чем через один квант времени после предыдущего входа, причем через квант абсолютного времени текущей реальности — а до этого момента ему скорее всего просто дожить не получится. Про этот квант он знал почти все, потому что именно эти кванты и определили его жизнь. Сто тридцать семь секунд — именно таким было минимальное время между входами. «Наружное» время, и за эти секунды, постепенно складывающиеся в часы и дни, в реальности очень многое успевало поменяться… Однако вскоре лейтенант Плетнев его уныние слегка развеял: — Так, товарищ… Алексей, ты оказался прав: я тут кое-что успел проверить… Глаза у лейтенанта были красные, видно, что ночью ему поспать почти не удалось, но сам он выглядел очень довольным: — Отряд Савчука на нашу сторону вышел на той неделе, а мы, благодаря твоему рассказу, сразу и свидетелей его славного боевого пути нашли. Немного, но для ареста всех их хватило, за что тебе от лица командования выносится благодарность. Но, сам понимаешь, отпустить я тебя все же не могу: документов у тебя нет, свидетелей твоих подвигов… кроме отряда разведчиков Степаненко никто же ничего не видел. Но я тебе вот что предложить могу: есть тут у нас люди… специально подготовленные. До твоей вески, то есть до той, где ты, говоришь, бумаги спрятал свои, всего километров сорок, а на ту сторону перейти мимо деревушки, где тебя Степаненко встретил, вроде выходит и несложно. Люди специальные… они на таких, как Савчук этот, очень злы, и потому хотят тебе помочь. Пойдем, расскажешь им подробно, как твои бумаги искать… По пути в расположение «специальных людей» Алексей Павлович, немного подумав, предложил лейтенанту: — А давайте я с ними пойду, они без меня все равно ничего просто не найдут. — Ага, размечтался! Ты убежишь, а меня потом начальство… — Хотел бы, так давно убежал, делов-то куча! — Ты? Убежал бы? — Конечно убежал бы. Это вы тут на фронте всегда знаете, где наши, а где враги — и враги почти всегда только с одной стороны. А когда враги кругом, люди себя иначе ведут — или быстро помирают. Я вот не помер… — Ну да… эй, товарищ… Херов, ты где? Ну-ка вернись! — Ну что, убедились? — от этих слов, сказанных из-за спины лейтенанта, тот аж подпрыгнул. — И это я мирно ушел, а мог бы и… не совсем мирно. — А это как? Пулемета у тебя уже нет, пистолет тоже забрали… — Еще раз, товарищ лейтенант, я мог не просто уйти с ваших глаз долой, а оставить вас тут лежать… нет, убивать своих я бы всяко не стал, но вот полчаса вы бы просто провалялись не в силах шевельнуться. А как я стрелять могу, это и старшина ваш видел, а хотите — так я и вам покажу. Причем из любого оружия покажу, хотите? — Нет. Верю. Если ты два года в лесу один прожил и даже ряху такую наел — верю. Но это я, а вот люди эти… им покажи, они решать будут: брать тебя или не брать. Когда Алексей Павлович готовился к переходу, он почти три месяца провел в Пуэрто-Рико, осваивая на очень интересном частном стрельбище самое разнообразное оружие. И научился очень метко стрелять из всего, что в мире было сделано до пятьдесят шестого года. То есть почти из всего: хотя на стрельбище и имелась немецкая зенитка, из нее пострелять не получилось: к ней просто снарядов не было. Но вот саму пушку изучил он очень детально. А если учесть, что «кванты времени» для перехода он там использовал по максимуму… Почему-то переход открывался примерно на четыре часа в сутки, ночью. Елена в своем дневнике, как и положено крупному ученому, все эти эффекты подробно объяснила, но Алексей Павлович вникать в объяснения не стал, ему было достаточно и того, что за сутки в переход можно было зайти сто семь раз. Зайти — и выйти на сутки раньше входа, причем согласно Елениной теории расходящиеся при этом реальности со стопроцентной вероятностью сливались. В принципе можно было и за трое суток раньше входа выйти, и Елена даже объясняла как это проделать — но тогда вероятность сливания реальностей было уже в районе девяноста девяти процентов. А вот уже на четвертые сутки реальности «расходились навсегда» с той же вероятностью, а если промежуток между входом и выходом оказывался больше, то вероятность сливания реальностей становилась практически нулевой. Забавная была эта штука — переход. Елена ее называла «энергетическим двойником базовой реальности Земли», вот только там координаты пространства и времени как-то менялись местами. И когда в нашей реальности время шло вперед, в переходе оно тоже двигалось… куда-то, но при этом точка перехода «оставалась на месте» и просто сдвигалась по времени назад. Елена первый раз туда попала в день вручения ей Нобелевской премии: ее она получила за свою «единую теорию поля». Правда, что это такое, она в дневнике не написала, отметила лишь, что после изучения перехода оказалось, что ее «теория» — полная фигня. Но при вручении премии у нее лопнула молния на юбке — и она так распереживалась по этому поводу… Для того, чтобы попасть в переход, нужно, чтобы какой-то там потенциал мозга был как раз в перевозбужденном состоянии. Второй раз она получила эту же премию, прекрасно помня о собственном фиаско — и молния у нее уже не лопнула, но от волнения она несла какую-то чушь вместо своей благодарственной речи. И снова влетела в переход — а затем она уже это проделывала осознанно до тех пор, пока не решила, что в одиннадцатой попытке все прошло идеально. Ну а после этого она принялась за изучение перехода… Вирджилл попал в переход когда он буквально просрал пару сотен миллионов денег из банка, где он работал «менеджером по инвестиционным вкладам», Йенс — когда на самолете из-за элементарной беспечности разбилась его жена — капитан швейцарской команды по высшему пилотажу. Алексей Павлович — тоже после исключительно неприятного события, но вот у них и попасть получилось «вовремя», и про способ «возвращение во времени» они все же не забыли. А Елена их как-то нашла в реальной реальности, «тоже изучила» — и узнала о переходе еще больше всякого интересного. Оказывается, что в переход можно попадать не только ночью во сне, но тогда у человека не остается энергии на возвращение, и он остается там навсегда. Елена выяснила, что при этом в реальности человек в лучшем случае умирает, а что происходит в худшем, она не пояснила. А еще она выяснила, что в переход люди попадают часто, но большинство не сохраняют о случившемся ни малейших воспоминаний, хотя чаще всего «дежавю» — это как раз именно такие воспоминания… но о произошедшем уже в другой реальности. Еще она узнала, что в переход «проваливается» не сам человек, а его так называемая «энергетическая копия» — которая всегда возвращается в «оригинальное тело». Но если «телу» лет немного, то «возвращение» делает ребенка либо гением, либо — гораздо чаще — идиотом, а чаще всего и то, и другое происходит одновременно. А «вернуться» по времени до собственного рождения практически невозможно, так как энергии в «копии» не хватает для формирования материального тела — но тут есть очень интересный вариант. Когда в переходе человек приближается к собственному «началу», перед ним возникает что-то вроде «стены холода», которая при попытке ее пройти «экспериментатора» гарантированно убивает. Но если такого экспериментатора проводят через эту стену коты и кошки, то энергия этой «стены» как-то переходит к экспериментатору — вот только обратно через эту «стену» пройти уже невозможно вообще никак. В переходе невозможно… Причем коты должны сами перевести через «стену» человека: проделать это, просто таща их с собой, нельзя. Но если коты захотят… Елену коты провести захотели, и она оказалась в нашей реальности примерно за полсотни лет до собственного рождения. И в ее дневнике появилась последняя запись: «в переходе человек всегда остается в том возрасте, в котором он вошел в него впервые». То есть пройти теоретически можно… а Галя умерла в семьдесят втором. А лекарство от ее неизлечимой ранее болезни нашли в начале двухтысячных, и его нужно было дать один раз еще ребенку — то есть задолго до даты рождения Алексея. Простое лекарство, то есть теперь Алексей Павлович знал, что он его легко воспроизведет. Потому что, дочитав дневник Елены до конца, он понял, что он будет делать. Никому при этом не причинив горя: Елена все же отметила, что если «копия» уйдет «за временной барьер», то «оригинал» просто проснется, причем не «до», а просто проснется, на следующее утро. Потеряв при этом на довольно длительный срок способность входа в переход. В нашей реальности Елена смогла снова войти только в девяносто семь — и именно тогда появилась последняя запись в ее дневнике. А Вирджиллу она позвонила и рассказала об этом на следующий день, за неделю до собственной смерти. Алексей у этого британского финансиста спросил, а уж не ушла ли Елена снова «за временной барьер», но тот лишь хмыкнул: — Ты же кормишь каждый раз эту рыжую кошку… кошки там откуда-то появляются когда путешественник по лимбу в реальности уходит насовсем. Елена даже старухой была очень красивой, такой же, как эта кошка. Да, если ты вдруг когда-то захочешь уйти за стену… Знаешь, чем человек старше, тем ему труднее зайти в лимб. А я уже совсем не мальчик, так что когда ты там встретишь толстого почти черного кота, ты ему скажи — и я тебя провожу. Вместе с Еленой и Йенсом: после ухода жены он, думаю, здесь уже не задержится, а там мы, надеюсь, друг друга найдем. И да, парень, я открыл для тебя отдельный счет, его, надеюсь, тебе хватит надолго. А мне больше не звони и в гости не прилетай: я все же немного боюсь и не хочу, чтобы твоя цветущая физиономия мне об этом напоминала… Глава 2 Стрелять Алексей Павлович учился профессионально. Правда, когда Алексей Павлович учился, он имел ввиду совсем иные цели, но усердия в обучении проявил немало, а уж сколько патронов он пожег! И не только пожег, но и просто так попортил — но теперь Алексей и с патронами знал, как «правильно обращаться». А «специально обученные люди» никуда сильно не спешили, как они ему сказали потом, у них еще месяц «на репетиции» оставался. И, собственно, помогать они парню решили исключительно в качестве «еще одной репетиции», а помогать они решили ему потому, что Алексею своим рассказом удалось немного помочь их командиру — лейтенанту Акуличу — отомстить за родных. То есть ему кто-то давно уже рассказал, что произошло в его родном селе, но раньше у него «доказательств не было» — а теперь доказательства появились, хотя и «косвенные», но теперь-то Акуличу никто не запрещал собирать и доказательства прямые… Доказательства того, о чем советским людям знать вообще-то не полагалось: что половина, если не больше, так называемых «белорусских партизан» были не партизанами, а бандами дезертиров, которые просто грабили деревни и села, причем жестокостью практически не отличаясь от фашистских карателей, а иногда и превосходя их. Лейтенант Плетнев прошлой ночью очень профессионально обработал молодого парня из так называемого «отряда Савчука» — и тот в деталях описал «боевой путь» этой банды. Рапорт Плетнева ушел наверх, а уже вечером вышел приказ о «дополнительной проверке» всех оказывающихся на советской территории «партизанских отрядов». Алексей Павлович сам в свое время был в шоке, узнав, что прямых предателей в войну было чуть больше миллиона, а вот дезертиров — больше двух с половиной, и почти все дезертиры как-то быстро организовывались в серьезные такие банды, наводящие ужас на людей — в том числе и в советском тылу. Та же «черная кошка», про которую знаменитый фильм был снят, была именно бандой дезертиров, а уж что они творили в тылу немецком… Поэтому к «походу за документами Алексея» партии их группы Акулича готовились очень тщательно — а после того, как парень показал свое искусство стрельбы, и ему разрешили «готовиться». И готовился он исключительно тщательно. Хотя бы потому, что успел за прошедшие с момента перехода три дня прикинуть, что до девяноста восьми лет дотянуть в принципе возможно — но для этого требуется раньше этого времени не помереть. А чтобы не помереть, да еще на войне, нужно просто не подставляться под вражеские пули. Конечно, если вдруг снаряд прилетит, тут уж хрен убережешься — но это означает, что просто не нужно ходить туда где снаряды эти летают. А чтобы ходить там, нужно, чтобы тот же лейтенант Плетнев выдал официальный документ о том, что товарищ Херов — именно такой товарищ и есть, семнадцати лет от роду и потому к службе в армии не годный. А еще — ну, на случай, чтобы совсем уже «вжиться в роль» — было бы неплохо и фамилию сменить на что-то более приличное и привычное. Но на фронте это легко проделать только тогда, когда хотя бы комполка тебя нежно любит и уважает — а в свете расследований, запущенных самим Алексеем, отношение ко всем партизанам стало исключительно настороженное. Так что вариантов не оставалось, нужно идти за документом. И идти самому: в свое время Алексей Павлович побывал в этом месте и местные пионеры (они еще были) показали ему обнаруженную в пятьдесят девятом «захоронку». А такую действительно хрен найдешь: ее обнаружили, когда кому-то из мужиков понадобился камень для какой-то постройки и он пошел разбирать развалины церквухи. Тогда — разборку прекратили и даже доску мемориальную на развалину повесили… Когда Алексей Павлович первый раз приехал в эту деревню, какая-то древняя старушка, виляя его интерес к мемориалу, рассказала, что весной сорок второго какие-то пионеры встретили на дороге неподалеку немецкую пехотную роту. Двумя пулеметами встретили — но пионеры не рассчитали того, что за пехотинцами шли два фашистских броневика. Троих — двух девчонок и парня — пулеметчики немецкие положили на месте, а один вроде смог убежать в лес, но последовавшие за ним солдаты с довольными мордами рассказали, что загнали его в болото и там утопили. Кто были эти пионеры — до пятьдесят девятого никто и не знал, а когда нашли в развалинах церквухи коробку с документами, то имена их на мемориальной доске и поместили. Собственно, поэтому Алексей Павлович эту информацию и нашел — но теперь ему предстояло «взять на себя» подвиг тех пионеров. Не ради славы, а ради того, чтобы выжить. И тем принести стране очень много пользы в самом ближайшем будущем. Да, уже «в другой реальности», но все же… И пользу он приносить начал сразу же. Для похода за документами он изготовил приличные такие маскировочные комбинезоны класса «леший’Ю винтовку под себя подогнал. Даже не винтовку, а карабин мосинский, к которому успел изготовить глушитель и переснарядить два десятка патронов. Когда лейтенант Акулич с сильным таким подозрением поинтересовался, 'что за диверсию Алексей затевает», тот ему показал, выстрелив из винтовки с глушителем доработанным (и теперь уже дозвуковым) патроном в мишень, расположенную в паре сотнях метров. Осназовец конструкцию оценил и поинтересовался, как быстро все оружие группы так же доработать получится. — Долго, товарищ лейтенант, очень долго. У меня только на переделку одного патрона минут двадцать уходит, а словами я вам вряд ли все объяснить смогу. То есть быстро не смогу, а как вернемся, я вам все обязательно покажу, расскажу, научу обязательно. Когда выходим-то, завтра? Первый раз Алексей попал в переход когда его «любовь» объявила, что выходит замуж за другого. То есть уже практически вышла, несмотря на свои семнадцать — и Алексея это известие вогнало у глубочайшую тоску и сильнейший стресс. Но услышав ту же новость во второй раз, он переживал куда как меньше: все же детская влюбленность проходит так же быстро, как и возникает. Но все равно было очень больно — и он оказался в переходе во второй раз. Так же, как и в первый: он проснулся в огромной комнате, очень напоминающей физкультурный зал в его родной школе, с такими же выкрашенными белой облупившейся уже местами краской решетками на окнах. Но дверей в торцах зала не было, под центральным окном стоял огромный письменный стол, над которым висела указывающая на этот стол большая золотая стрела. Кровать, на которой он проснулся, была тоже огромной, а его обычная одежда не валялась рядом на стуле, а была аккуратно сложена на каком-то вычурном кресле. Алексей тогда быстро оделся — и увидел, что над столом начала мигать надпись «Сначала прочитай это!» То есть надпись постоянно менялась, точнее, менялись языки, на которых эта фраза была написана. Но так как мигала она неспроста, он все же подошел к столу, на котором лежала толстая книга в вишневом кожаном переплете. Когда он открыл книгу, то лишь рассмеялся: текст был на английском, который Алексей знал «со словарем». Но сбоку книги он заметил закладки, на которых были разные надписи — в том числе и надпись «русский». И под этой закладкой все было написано уже по-русски, хотя и не совсем правильно — но все же понятно. И самые первые прочитанные слова чтение немедленно прервали: «туалет за маленькой дверью слева». А когда он снова вернулся к книге, он прочитал следующее: «Выход на улицу через центральную дверь, код прочитаешь ниже. Возьми деньги в левом ящике стола и купи в магазинчике через улицу обед для рыжей кошки, которая сидит на лавке возле магазина. Обед стоит рубль — рубли тут серебряные, много их не трать. Золотые — это копейки, обед для человека стоит от трех до пяти копеек, сам хоть обожрись. Когда кошку накормишь, можешь сразу вернуться и снова лечь спать чтобы вернуться домой, а можешь погулять недолго — но спать обязательно возвращайся сюда же, иначе просто умрешь! Гулять можно только налево если стоять лицом к магазину на пороге этого дома, справа — тоже смерть, к тому же мучительная. Когда вернешься домой, позвони по телефону… это в Англии, на автоответчик зачитай свое имя и адрес и номер телефона на своем языке, там поймут, с тобой свяжутся и вознаградят очень серьезно. Если ты тут впервые, дальше читать не можешь. Код на двери — 1292, в другие двери с кодовыми замками не заходи. В этот раз не заходи, а в следующий получишь новые инструкции. И да, отсюда домой ничего с собой взять нельзя». Алексей открыл ящик стола: в нем в небольшой коробочке лежало несколько серебряных монет размером с царский полтинник, а сам ящик был просто завален монетками поменьше — и, похоже, действительно золотыми. Странными монетками: цифры на них были обычными, арабскими, а вместо букв были какие-то знаки, напоминающие руны. Взяв несколько монеток, он вышел в центральную дверь этой странной комнаты, прошел по коридору, спустился по лестнице на один этаж и вышел на улицу. Да, прямо напротив выхода через улицу располагался небольшой магазин, возле двери которого стояла каменная скамейка рядом с каменным же небольшим столом. В магазине он немного растерялся: все надписи над прилавками были выполнены теми же рунами, однако над центральным видели и две картинки: очень хорошо изображенная кошка возле миски с кормом и карикатурный человечек, сидящий за столом, уставленном тарелками. Возле кошки стояло большая цифра «1», а под человечком вместе с какими-то рунами были цифры «3» и «5». А за прилавком стояла мрачная девица, внимательно за Алексеем наблюдающая. Молча наблюдающая. Алексей просто ткнул рукой в обе картинки и протянул девице серебряную монетку и золотую с цифрой «5», та молча взяла их и ушла куда-то вглубь своего заведения. Но через минуту вернулась с подносом и вышла с ним на улицу — и парню ничего не оставалось, как проследовать за ней. Девица поставила на стол несколько обычных тарелок, положила на салфетки приборы, затем чуть поодаль поставила большую миску с нарисованными кошками и молча удалилась. И почти сразу же откуда-то появилась кошка. Большая, таких Алексей раньше и не видел. Она уселась на скамейку и стала пристально смотреть на парня. Сначала он решил было поставить кошачью миску на скамейку поближе к кошке, но немного подумав, он просто полопал по крышке стола, как бы приглашая ее «поесть как человеку» — и кошка, казалось, его поняла. Запрыгнула на стол, с какой-то невероятной скоростью съела огромную кучу корма, громко мурлыкнула, спрыгнула со стола и… исчезла. То есть Алексей не увидел, куда она убежала… Поскольку других инструкций не было, парень вернулся в дом, поднялся в странную комнату, снова зашел в туалет — а затем отправился в кровать. А проснувшись, он стал с ужасом ощупывать свой диван: ведь если во сне очень странные причины не помешали облегчиться, то… Но все оказалось в норме, и сам Алексей почему-то уже понял, что проснулся он на сутки раньше, чем заснул. Второй раз все происходило почти так же, разве что в книге на следующей странице появился текст: «ты снова пришел сюда со своей бедой, теперь у тебя хватает энергии разобрать и этот текст. Покорми кошку, и если она тебя укусит, не отдергивай руку. Это не будет больно, но твоя беда уйдет насовсем. А после того, как ее покормишь, вернись и читай дальше…» Дальше текст появился после того, как наевшаяся кошка подошла к Алексею и легонько куснула его за руку. И в этом тексте кратко пояснялось, что такое переход и основные «правила безопасности» существования в нем. А в конце было написано: «обязательно позвони по этому телефону, если нет домашнего телефона, то скажи и это, с тобой свяжутся и расскажут все остальное. Это для тебя очень важно!» Как раз московские телефонисты открыли систему «Облако» для международной связи, а тариф для звонков в Англию был всего-то двадцать с чем-то копеек в минуту, так что Алексей — хотя и продолжал считать все случившееся сном, номер набрал. А включившемуся автоответчику продиктовал всё, о чем его просили «в этом сне»… До моста — а это было километров семь через лес — группу Акулича подбросили на том же танке. Командир танка был из местных, этот лес знал прекрасно — а немцы сочли его непроходимым в принципе из-за болота. Но на самом деле болот было два и танкист прошел по узкому перешейку между ними — а сожженная деревушка никого не интересовала в принципе, да и проселок вел всего лишь из деревушки на большое поле, расположенное на поляне среди все того же непроходимого леса. А вот уже в километрах трех дальше село стояло большое, и там располагался довольно крупный немецкий гарнизон. Впрочем, осназовцы про гарнизон этот знали, а так же знали и как относительно безопасно перейти дорогу, по которой почти постоянно двигались фашисты в Витебск и из него. Дальше пришлось переправиться через пару небольших речушек и одну реку уже настоящую, шириной явно за двадцать метров. Мелкие речушки перешли, просто кинув через них несколько больших валежин, а вот большую пришлось «переходить вброд» — и это был тот еще экстрим. Потому что на середине этого «брода» глубина речки была явно больше трех метров из-за половодья, а вода-то была ледяная! Но через нее первым переплыл сам Акулич, а остальных он через реку просто перетаскивал на веревке — ну а вещи, чтобы они не промокли, перетащили на плотике, быстро сооруженным из хвороста. Вот только после переправы погреться у костра возможности не было, так что согревались бегом, впрочем, это помогло даже быстрее, чем костер. Да и вообще большую часть пути осназовцы преодолевали бегом, точнее, трусцой — и поэтому шли они довольно быстро: вечер небольшой (в пять человек) отряд встретил уже километрах в тридцати от фронта. То есть в сумерках перешли железную дорогу, от нее еще на километр отошли. Там переночевали в небольшом березняке, и Алексея удивило, что «специальные люди» на ночлег остановились именно в этой рощице, хотя рядом начинался уже густой старый ельник. — Здесь безопаснее, — ответил на вопрос Алексея лейтенант. А потом пояснил: — Со стороны березняк выглядит почти прозрачным, кажется, что спрятаться тут негде, и фашист за ним особо наблюдать не будет — а нам, наоборот, все вокруг видно. Опять же весна, в березняке растет молодая трава густо, от нее запах сильный, здесь даже собакам человека найти очень непросто. А главное — сам посмотри наверх, грачиные гнезда видишь? — Ну да, но ведь грачи… — Им нас сквозь эту молодую листву видно, они не летают вокруг, не суетятся: мы сидим спокойно — и они сидят спокойно. А в том лесу вокруг нас сороки уже стаями бы летали и орали. Но немец-то — не дурак, на птичий гвалт первым делом внимание обращает, а если птицы не орут — значит тут никого нет. А они орать не будут: звери-то людей всяко чуют, лисы всякие и даже волки сюда не зайдут пока мы здесь… Спи давай, нам очень рано дальше идти нужно будет. Люди Акулича в лесу ориентировались как у себя дома — и еще до полудня отряд дошел до нужного места. Алексей зашел в развалины церквушки предпоследним (все же парни Акулича за ним присматривали), подошел к окну (от которого осталась лишь половина), аккуратно выбил выглядящую еще более древней, чем сама церковь, деревянную планку, упирающуюся в каменный подоконник и, слегка приподняв каменную плиту, повернул ее: — Вот мои документы. И не мои тоже, в этой коробке. Да, документы (которые Алексей Павлович уже видел, хотя и сквозь стекло витрины школьного музея) были… по нынешним временам все же документами. Два «свидетельства о рождении» на простой бумаге, но с печатью сельсовета, три комсомольских билета (без фотографий), листок с надписью «комсомольский билет» — как помнил Алексей Павлович, его выписали самому младшему мальчишке так как нормальных билетов зимой сорок второго на оккупированной территории найти было невозможно. Вот только в графах «Членск. взнос» стояли не рубли и копейки, а слова: «1 фашист», «2 полицая», «каратель». За март, апрель, май и июнь стояли… А в коробке, кроме документов, еще лежали четыре фашистских награды: два креста и две каких-то овальных медали, а так же несколько фашистских военных значков, но из всего этого Алексей опознал лишь довольно редкий «Испанский крест». А под коробкой еще нашлось семь зольдбухов. Акулич, увидев такой набор, лишь присвистнул: — Да ты, Алеша, у нас вообще герой! — Это не я, это вон они, — Алексей укал рукой на отложенные документы «пионеров». — Это их трофеи, а я с ними только на последнюю операцию ходил, на их последнюю, да и то неудачно. Они втроем почти роту немцев целиком на тот свет отправили… но в том бою и погибли. — А ты как спасся? В одиночку-то? Немцы же после того, как у них роту покрошили, небось пару полков в ружье подняли и все вокруг перерыли? — В болото ушел, и даже показал им, что в болоте утонул. Они поверили… а эти девчата и Пашка — они настоящие герои! Они героя, не я. — Ладно, документы взяли, теперь возвращаемся. До темноты если к железке выйдем, то завтра уже дома будем. Еще чего-то тут интересное у тебя спрятано? — Только документы. Пошли домой… Для быстроты отряд шел по проселку, виляющему по лесу: вероятность встретить тут кого-то была невелика, все же прифронтовая зона, немцы даже местное население из деревень не выпускали — а самим немцам тут делать было нечего. Но спустя минут сорок они заметили едущую по дороге телегу, в которой сидело четверо — и разведчики затаились в кустах, растущих возле дороги. Когда телега подъехала поближе, стало видно, что ехали не простые мужики, а полицаи — однако Акулич приказал их пропустить: у него была задача «незаметно придти и незаметно уйти». Но Алексей заметил, что в телеге был еще кто-то, и один из полицаев, этого кого-то ударил и произнес: — Сказали же: побалуемся и отпустим. Лежи смирно! Есть вещи, которые он считан недопустимыми в принципе — поэтому он аккуратно достал оставленный ему Люгер (к которому ему и патронов добавили пригоршню). А когда лейтенант на него попытался цыкнуть, Алексей вытащил из-за пазухи сделанный для пистолета глушитель и буквально за секунду выпустил четыре пули. — Ну и что ты наделал? — попенял ему Акулич, но как-то формально попенял, по доброму, разрезая веревки на руках и ногах девчонки лет десяти, вытащенной из телеги. — Девочку мы, конечно, теперь с собой заберем, а телегу через железку точно не перетащим. И лошадь… Девочка, тут овраг какой есть, куда телегу можно незаметно скинуть? — Нет… вон там болото есть, глубокое… — А ты на лошади ездить умеешь? Без седла? — Могу. — Значит, телегу с этими — в болото, девочку на лошадь. Сколько можем — так пройдем, а потом придется ножками. Ты уж, девочка, извини, но домой тебе точно нельзя: вернешься — так полицаи всю семью твою поубивают. Пока нельзя, а скоро здесь уже наши будут, мы тебя домой вернем. Я лично тебя домой отвезу. Баймаков, девочку пока покарауль, мы скоро… Болотце было небольшим, но солдаты — вероятно, уже имевшие опыт чего-то похожего — сняли с телеги колеса и их утопили, а остов телеги кинули на манер мостков. Ну и грязью измазали, так что при беглом осмотре и на сказать, что тут телега спрятана. А девочку усадили на лошадь и, как и прежде, легкой трусцой пообедали к железке. Немного до нее не доходя остановились, передохнули — и когда на землю спустились густые сумерки, железную дорогу «форсировали». И встали на ночевку. Но спать пришлось недолго, дальше отряд пошел еще в предрассветных сумерках — и к очередной дороге вышел уже часов в семь. Вроде довольно рано, но перейти на другую сторону стало трудновато: от леса до дороги тут было метров сто, а на другой стороне до мелколесья оставалось еще метров триста — но их видневшейся вдали деревушки, где-то в километре от того места, где остановились советские бойцы, выходила немецкая автоколонна. — Да, тут мы надолго застряли, — недовольно произнес лейтенант Акулич, — у того леска деревня вообще в двуустах метрах, а здесь пройти всяко не успеваем: машины быстро едут. — Сейчас я им устрою небольшую замятню, — отозвался Алексей, разглядывая выходящие из деревни машины в оптический прицел. Ему это прицел ПЕ Акулич выдал, когда увидел, как парень стреляет — но как его вообще к карабину присоединить, Алексей так и не понял и таскал его в кармане. — Я скажу когда бежать, только вы уж бегите изо всех сил, на вас вообще никто внимания не обратит. Он аккуратно прицелился, нажал на спуск. Затем передернул затвор, выстрелил еще раз: — Все, бежим! Минута у нас точно есть! Спорить с парнем никто не стал, и так было видно, что колонна остановилась — и все рванули изо всех сил. А когда отбежали уже на километр с лишним, Акулич поинтересовался: — А чего ты был так уверен, что на нас внимания не обратят? — Да я там «хорьх» подстрелил, то есть наверное того, кто в нем сидел. А в «хорьхе» у немцев не каждый полковник хоть раз в жизни прокатиться смог. Ну а звука они не слышали, решили, что откуда-то рядом стреляли, и все только вокруг себя и глядели. — Да уж, а ты в этот «хорьх» из карабина за километр попал? Ну ты и стрелок, Херов, — и сам рассмеялся получившемуся каламбуру. — Ладно, через вторую железку перейдем — и, считай, уже дома. А перейдем легко, по ней уже третий месяц никто не ездит, и охрану сняли: дорога-то к нам ведет, так что они просто рельсы поснимали возле фронта… По фашистам и полицаям Алексей стрелял совершенно спокойно, вообще не волнуясь. Поскольку ему это было не впервой: когда ранили старшего сына, он и сам пошел добровольцем — и тогда численность новых фашистов успел прилично так подсократить. И дальше бы сокращал — но все же возраст, трудно организму военные нагрузки переносить — и микроинфаркт отправил его домой. Но это было давно — даже по меркам перехода давно, однако навыки Алексей не растерял. Да, он бы предпочел пользоваться Винторезом, но и карабин Мосина тоже для такой работы подходит неплохо… Остаток дороги домой они прошли вообще никого не встретив (конечно, специально такой путь выбирая) и уже вечером Алексей был в десятке километров от линии фронта: именно там располагалась база спецназа. Возраст защитил его от необходимости писать «рапорт о выполнении задачи» (который каждый спецназовец писал отдельно) и ему удалось по-настоящему выспаться. А утром, причем уже часов в десять Акулич потащил его с собой к начальству: то, что было отмечено в рапортах группы, это начальство заинтересовало. Очень заинтересовало: радиоперехват показал, что Алексей подстрелил какого-то важного генерала. К сожалению, не убил, а только ранил, и ранил все же тяжело… Генерал Крылов внимательно оглядел стоящего перед ним парня: — Так это ты из карабина за километр фашисту в голову попал? Причем не просто фашисту… да за такое… А ты сколько фашистов-то уже успел уничтожить? Тех, что ты пострелял когда с нашими встретился, мы знаем, а до того? Алексей Павлович задумался ненадолго, но решил что фашист — он в любом времени фашист: — Немного, к сожалению. Подтвержденных всего восемнадцать мразей… — Подтвержденных — это как? Кто там… — Подтвержденных — это которых я своими руками потом потрогать смог и убедился, что они — всё. — Ну ничего, еще увеличишь счет, какие твои годы! — Не увеличу, товарищ генерал-лейтенант. Мне всего шестнадцать, и я уже навоевался. — Ну… да, неволить мы права не имеем. Но за то, что ты уже сделал, награды мы не зажмем. Капитан, опросите парня насчет его… подтвержденных, представление мне через час на стол… на Красную Звезду. А за генерала фашистского и полицаев этих я сам представление напишу. — Я лейтенант, товарищ генерал-лейтенант. — Да, и погоны в порядок приведите, капитан. Свободны! — Товарищ генерал-лейтенант, а можно мне сначала фамилию сменить? Товарищ Крылов внимательно прочел лежащий перед ним рапорт еще раз, хмыкнул: — Даже нужно. А то «орденоносец Херов» звучит как-то не очень гордо. Какую фамилию взять хочешь? — Воронов. Это друг отца был… — Считай, что заявление ты уже написал, я сейчас распоряжусь, через полчаса новые документы получишь. Капитан, представление пиши на Алексея Воронова! Все, идите. А ты, Воронов… ты живи мирно, сейчас наша очередь за тебя воевать. За тебя и девчонок твоих. Спасибо тебе, Алексей… Глава 3 Следующий месяц Алексей жил у осназовцев на базе и занимался главным образом доработкой их оружия. То есть изготавливал глушители к карабинам и пистолетам, дорабатывал патроны. Ну и обучал взрослых парней стрелять из пистолета «без мушки», все же толстая трубка глушителя мушку полностью закрывала. Получалось плохо, но не потому, что у бойцов руки были кривыми, а потому, что «придуманный» пистолетный глушитель годился только для Люгера, а с этим пистолетом осназовцы близко все же знакомы не были — но они все же старались. Алексей работал вместе с довольно пожилым (для советской армии) мастером, которому было уже пятьдесят пять, и он вообще был одноногим инвалидом — но уходить из армии он не собирался, в том числе и потому, что «где-то рядом сын мой служит». Да и выгонять его никто не хотел, потому что руки у него были золотые, он любое оружие мог очень быстро привести в порядок. И не только оружие: у Алексея на переделку одного патрона уходило минут двадцать, а старик то же самое проделывал минут за пять. Правда он не доводил «под снайперскую стрельбу» саму пулю, но среди осназовцев и снайперов, в общем-то, не было… Больше всего Алексей жалел, что не может бойцам «дать уроки» по действиям штурмовых групп в городе, ведь очень скоро Советская армия пойдет на Витебск и Оршу, да и позже придется много городов брать — но он прекрасно понимал, что «партизана-одиночку», даже с двумя орденами на груди, никто слушать не станет. А орденов у него было уже два: один — Красную Звезду — Крылов ему вручил своей властью «за разгром моторизованной группы противника», а на самом деле — за то, что он действительно поверил, что у парня «восемнадцать только подтвержденных». А орден Красного Знамени ему вручил уже Верховный Совет «за генерала». А когда Крылов вручал ему «Знамя», он поинтересовался: — Товарищ… Алексей Воронов, а ты теперь чем заниматься будешь? — Домой вернусь, буду в колхозе Красной Армии помогать. До конца войны буду, а потом учиться пойду. На врача. — Дело хорошее, да. Вот только насчет возвращения домой… в деревушке твоей фашисты оказывается концлагерь устроили, рядом с деревушкой, а вот на месте самой деревушки нынче кладбище. А тебе на погост вроде рановато. — А как называется та сгоревшая веска, где я со старшиной Степаненко встретился? — Никак она не называется. То есть кто знал, тех уж, похоже и нет, а на карте она отмечена как веска приреченская номер два. — Вот там и поживу пока, в Приреченской. Ну, как ее окончательно мы освободим. Речка — это хорошо, можно рыбу ловить и с голода не умирать, а все прочее — и выстрою, и сделаю. — Ну смотри, а то капитан Акулич уже рапорт написал с просьбой принять тебя сыном полка и на довольствие поставить… — Довольствие — это, конечно, неплохо. Но объедать наших бойцов я не хочу и не буду, а воевать… я же сказал, что воевать я пока заканчиваю. — Ну смотри, орденоносец ты наш… уже Воронов. Но если передумаешь, обращайся! Даже если сильно потом передумаешь… Передумывать Алексей точно не собирался, он уже составил собственный план дальнейшей своей жизни здесь. То есть в этой реальности, и менять его точно бы не стал. Потому что в голове своей он очень много всего для страны полезного притащил — но только «в голове», а чтобы это полезное реализовать, нужно было хотя бы в живых остаться. А на фронте от действий человека зависит все же не очень и много, ведь от бомбы или снаряда увернуться всяко не получится. Люди ведь очень хорошо научились воевать — и, в том числе, придумали очень много всякого полезного именно для сохранения жизни собственных бойцов. Ну и что? В каждой новой войне количество жертв лишь увеличивалось — потому что те же самые люди придумали еще больше всякого, чтобы бойцов уже вражеских побыстрее (и, главное, подешевле) убить. Способов убиения или зашиты от убиения Алексей помнил много, он вообще очень много всякого помнил. Ведь его специально учили и запоминать очень много всякого, и — что тоже очень важно — в нужный момент эти воспоминания вытаскивать на поверхность… Когда он, больше смеха ради, позвонил по запомненному номеру телефона, он все еще считал случившееся каким-то розыгрышем. Ну мало ли, допустим ему кто-то хохмы ради незаметно внушил этот номер, а во сне он и «вспомнился». Или — как сообразил парень уже после звонка — кто-то такую провокацию устроил чтобы отцу навредить, ведь Павел Воронов работал на совершенно секретном предприятии и звонок за рубеж с домашнего телефона мог соответствующие органы насторожить. Однако, похоже, народная молва о том, что «товарищ майор» прослушивал каждый телефон в стране все же была из разряда детских страшилок — и никто отца Алексея «трясти» по поводу звонка не стал. Отца никто не стал беспокоить, а вот самому Алексею позвонила какая-то тетка и на хорошем русском языке сообщила: — Вы позвонили по известному вам номеру телефона, и мне поручено вам кое-что передать. Когда вас можно застать дома? Вообще-то были осенние каникулы, но на улице погода была просто отвратительной, так что бездельничающий старшеклассник просто сидел дома и главным образом читал книжки. Об этом он звонившей тетке и сообщил, а она в ответ сказала, что принесет ему «передачку» в течение получаса. И принесла, непривычного вида большой конверт из плотной желтой бумаги принесла. Даже два конверта, но — предварительно уточнив, что открывший ей дверь очень молодой человек действительно является Алексеем Вороновым, поинтересовалась, говорит ли он свободно по-английски и, получив отрицательный ответ, протянула ему конверт с надписью «NO», уточнив при этом: — Я не знаю, куда вы звонили и мне запрещено не только спрашивать вас об этом, но даже слушать вас, если вы начнете рассказывать и расспрашивать уже меня. Я не знаю, что находится в конверте. Мой работодатель поручил мне лишь передать конверт вам и передать его просьбу прочитать то, что в нем находится, в ближайшее время. Спасибо за то, что согласились встретиться со мной и что выслушали меня. Всего вам хорошего! Письмо, лежащее в конверте, Алексея очень заинтересовало: «Товарищ Алексей, вы побывали в интересном месте, и я готов стать вашим гидом в следующем путешествии. Но я говорю лишь по-английски, а вы, раз вы читаете это письмо, английским не владеете. Но у вас в России есть очень хорошие учителя, в Академии Дзержинского, и они могут вас научить английскому буквально за месяц: они за месяц научили ваших космонавтов, летавших с американцами. Такая учеба будет трудна, это тяжелая работа — но вы за эту работу в любом случае получите хорошую оплату, в размере ста фунтов в сутки в пересчете на ваши рубли. Если вы согласны, позвоните по известному вам номеру и сообщите об этом. Всего хорошего, а за труд по прочтению этого послания прилагается ваша оплата, не зависящая от вашего согласия учиться. Всего хорошего, Вирджилл Торнтон». Четыре сиреневых бумажки пока еще представляли собой довольно приличные деньги. Правда, этот Вирджилл, похоже, не представлял, что пишет он еще школьнику, причем отпетому троечнику… но с такой оплатой несколько лишних троек или даже двоек ни малейшего морального ущерба не нанесут — и Алексей снова набрал знакомый номер. Примерно месяц ничего не происходило, и парень уже снова стал склоняться к тому, что это была чья-то странная шутка — но в начале декабря ему сначала позвонила какая-то женщина, а затем и в гости к нему приехала. Откровенно удивилась, когда Алексей сообщил ей, что разговор шел именно о нем, но все равно показала свои документы (включая диплом доктора медицинских наук) и пригласила школьника на «интенсивное обучение». Причем именно в Академию Дзержинского, где был создан специальный центр для такого обучения. Еще раз она зашла уже вечером, о чем-то долго говорила с родителями Алексея, затем сказала школьнику, что занятия начнутся в начале января… Судя по тому, что рассказала ему мать, его «выбрали по какой-то международной программе» и отказываться нельзя, так как родители за эту «программу» получили четыреста пятьдесят рублей. А в школе какие-то чиновники уже договорились о том, что парень две недели на уроки ходить не будет — что было нетрудно, так как учителям было вообще наплевать, с какими отметками и с какими знаниями отпетый троечник эту школу закончит. Спустя два дня Алексеяч снова навестила «первая тетка» и передала ему еще один конверт: «Парень, мне сказали, что ты еще школьник, и это замечательно! Я потом тебе сам объясню почему. Но чтобы ты понял объяснения, тебе нужно будет усердно учиться — а там это делать будет не особо и просто, отчисляют оттуда по очень многим причинам. Но если тебя за что-то захотят отчислить, ты будешь знать за что — и уже знаешь, что в таком случае делать. Успеха! Вирджилл». Учеба в Академии была действительно очень напряженной, там на восемь курсантов было четверо преподавателей языка, четверо врачей и человек десять «обслуги», причем в роди обслуги работали офицеры в званиях не ниже капитана. И график учебы был настолько напряженный, что «курсантов» даже домой не отпускали и учили чуть ли не круглосуточно. Алексей за три недели учебы трижды воспользовался переходом: когда его хотели отчислить на второй уже день из-за провала в каком-то психологическом тесте, которые дважды в день проходить требовалось, когда он всерьез так разосрался с одним из курсантов, до драки разосрался… но после того, как Алексей ситуацию обдумал в переходе, отчислили уже этого курсанта. А третий раз ему пришлось воспользоваться переходом из-за того, что Наталья — как раз этот доктор медицины и более чем профессиональный психолог — как-то заметила, что Алексей «выбивается из общего графика на пару дней» и очень захотела его «отдельно поизучать после завершения курса». Пришлось «вернуться» и очередной тест пройти так, «как психологи и ожидали». А еще через три недели Алексей впервые встретился в Вирджиллом и выяснил, с чего этот толстый англичанин так о нем заботиться стал… Точно в срок началась операция по освобождению Витебска, и спустя четыре дня Алексей перебрался в «деревню Приреченскую», где рота, в которой служил старшина Степаненко, за день поставила вокруг печки избу. Хорошую такую избу, хотя и из сырого леса — но они и окна застекленные в ней поставили, м даже крышу покрыли алюминиевыми листами (и то, и другое было взято со сбитого Ю-52, валявшегося неподалеку — то есть на машине туда можно было доехать часа за два). Избу солдаты не благотворительности ради поставили, рота в атаку ходила, одев сделанные Алексеем бронежилеты — и за четыре дня боев рота потеряла убитыми лишь двоих. А сам старшина Степаненко, которому вражеская пуля попала в щиток, прикрывавший причинное место, чуть ли не больше всех на стройке старался. Бронежилеты Алексей нашил из вконец испорченного обмундирования, отправляемого в банно-прачечный взвод полка (с помощью работавших там женщин, конечно), а плитки к жилету нарезал в основном их щитов разбитых вражеских и советских пушек. Тяжеловаты получились жилеты, но народ — в особенности тот, кого эти щитки от пули спасли, это крупным неудобством не счел. А вот отблагодарить того, кто их спас от ранений или даже от смерти, сел совершенно необходимым. Еще Степаненко оставил Алексею взятый в том, самом первом бою трофейный мотоцикл: — Парень, тут вокруг народа вообще нет, а если вдруг в город поехать нужно будет или еще что… мы этот мотоцикл у трофейщиков не отметили, так что убытку нам не будет — а ездить на нем в роте все равно никто не способен. Трофейщикам его сейчас отдавать — так они на говно изойдут почему сразу им его не передали, так что, получается, и нам хорошо, и тебе польза будет. А если к тебе придираться кто станет, то мы подтвердим: разбитый пулями мотоцикл мы в реку скинули, а уж как ты его починил — нам то не ведомо. Так что владей! Еще Алексею солдаты оставили пару ящиков консервов, а тетки их банно-прачечного отряда откуда-то притащили муки пшеничной полмешка — так что стало у парня и где жить, и чем питаться на первое время. Да и на будущее перспективы выглядели довольно неплохо: когда строился дом, солдаты еще Алексею огород вскопали чуть ли не в полгектара размером — и весь его засадили картошкой. Если память парня не подвела, то сентябрь сорок четвертого ожидался довольно теплый, шанс получить приличный урожай имелся — а потрудиться над увеличением этого урожая уже было кому: с ним осталась спасенная тогда девочка, которую звали Яной, и — правда, временно, «до излечения», с приказом явиться на переосвидетельствование через месяц, пятеро раненых мужиков из числа фронтовых разведчиков и двое тоже легко раненых саперов. Им всем также сухой паек на месяц выдали, так что лето обещало быть по крайней мере не голодным… С огородом и картошкой вообще все получилось почти случайно: в начале наступления на полустанке возле того места, где Алексей с осназовцами дорогу переходил, советские летчики разбомбили фашистский эшелон. Как оказалось, с продовольствием, и два вагона там оказались как раз с картошкой. А летом дни длинные, погода была ясной — в общем, когда как раз рота Степаненко полустанок отбила, вся рассыпанная картошка густо зазеленела. Есть ее начальство тут же запретило и приказало «местным крестьянам раздать для посадки» — но с «местными» было грустновато, вот солдаты грузовик зеленой картошки и привезли для посадки. Посадили, и даже огород полили очень неплохо — и ушли воевать дальше. А Алексей, Яна и семеро солдат остались… Школу Алексей закончил всего лишь с двумя тройками, причем тройками «древними»: по арифметике, полученной еще по окончанию четвертого класса и по географии, заработанной в восьмом. А все предметы, по которым отметки ставились уже в десятом классе, он сдал на «отлично». Конечно, за три месяца выучить курс школьных наук за два или даже за четыре года было невозможно, но если каждый день можно было растянуть почти на месяц… Алексей очень сильно проникся предложенной Вирджиллом перспективой и в переход отправлялся практически ежедневно. В том числе и потому, что очень хотел помочь британцу в деле «восстановления справедливости»: — Алексей, — сообщил ему англичанин при первой встрече, — меня жена бросила уже довольно давно. Причем, сука, сначала сделала аборт, заявив, что не желает «разводить нищету». Она моего ребенка, сволочь, убила, а про нищету это была не совсем правда: она уже тогда крутила шашни с богатеньким проходимцем и ей только повод требовался. Ей было нужно, чтобы на развод я подал — а как только я с ней развелся, она выскочила замуж за этого прощелыгу. Да, у меня была стабильная и не самая маленькая зарплата, но она мечтала ездить не на «Остине», а на «Роллс-Ройсе», укутываться в меха и сверкать бриллиантами. А я — я с расстройства сделал крупную ошибку и потерял пару сотен миллионов денег инвесторов. Но оказалось, что я ничего не потерял, а получил то, о чем и мечтать раньше было невозможно! Моя работа была — играть на бирже, и я ее знал неплохо. Но тут уж как повезет: угадаешь ты тренд или нет. Можно и выиграть, и проиграть… но когда не гадаешь, а точно знаешь, что случится на бирже завтра — проиграть-то невозможно! Я уволился, завел свою контору… через пару лет у меня было денег достаточно для удовлетворения любых желаний. Но деньги стали для меня уже неинтересны, и я начал развлекаться иначе. За три года я пустил ее новенького мужа по миру, а теперь я просто слежу, кому она пытается продать себя в очередной раз — и она всегда остается с одними лишь долгами. Но есть проблема: с возрастом мне все труднее забираться в лимб, и мне все реже получается оставить ее с носом сразу, чтобы у нее даже шанса хотя бы пожрать в приличном ресторане не было. А ты можешь туда ходить почти каждый день, и если я тебя попрошу мне вчерашнему кое-что передать, я буду тебе очень благодарен. И с деньгами у тебя проблем уже никогда не будет, это я уж точно могу гарантировать. Хочешь, я научу тебя правильно играть на бирже, причем тут главное не наследить, нужно чтобы никто даже не догадывался, что тебе там всегда везет — а как это сделать знают очень немногие. — Я пока не могу играть на бирже, я еще вообще-то несовршеннолетний. Да и биржи у нас в СССР вроде нет. — Подрастешь — и начнешь. А сейчас ваш этот идиот, который страной правит, вроде разрешил вам напрямую торговать с иностранцами, так давай ты организуешь мелкую частную компанию, будешь что-то там делать и продавать моей компании, французской или шведской. — Но я ничего делать-то не умею… — Я тут ваш журнальчик какой-то полистал, с картинками. Там были забавные поделки из шишек, детские вроде. И если ты случайно встретишь сумасшедшего шведа, который русские шишки будет готов покупать за большие деньги… Мало ли еще чего придумать-то можно. — Ну хорошо. — Только тут дело такое: с собой ничего, кроме того, что было при тебе в первый раз, взять туда нельзя. И оттуда ничего вынести нельзя, все можно только в памяти носить. А запоминать тебе придется буквально абракадаюру всякую, причем запоминать много и точно. Я узнавал, эта ваша доктор психологии Наталья — практически гений, она может тебя научить очень хорошо запоминать много и быстро. Уроки я ей оплачу, но и тебе придется постараться. Согласен? Ч Натальей Алексей две недели занимался «нормально», а получив основы технологии, начал их в себе развивать уже в переходе — и к концу третьей недели психологиня ему сказала: — Я уже на курсах английского заметила, что ты не совсем обычный, а теперь… только я одного не пойму: если ты можешь запомнить содержимое целого учебника за день, почему ты в школе-то троечник? Ты в учебниках что ли только названия на обложках читаешь? Да, чтобы стать отличником, Алексей вкалывал уже не по двадцать четыре часа в сутки, а часов так по пятьсот. Однако даже почти отличный аттестат в деле дальнейшего образования ему не помог — и учиться дальше он поступил в МИСИС, где конкурса вообще не было и, как шутили некоторые молодые преподаватели института, в него брали всех, кто свое имя мог без ошибки написать. И проучился там долгих четыре года… С металлом Алексей работать умел — а металла (правда, в основном горелого) вокруг было много. Что же до разбитого мотоцикла, то с ним «все было ясно» буквально с первого взгляда: пуля пробила крышку одного цилиндра, и с таким повреждением мотоцикл, понятное дело, самостоятельно ехать ни куда не мог. Но Алексей умел работать с металлом, а металла вокруг было много — и первым делом парень вытащил разбитый мотоцикл из реки. Вытащил, осмотрел внимательно, даже частично разобрал. Мотоциклы (причем и оставленный ему, и разбитый) были довольно редкой марки BMW-71, и этот мотоцикл — в отличие от большинства прочих германских тарахтелок — прекрасно работал даже на самом паршивом бензине. Поэтому парень сильно напрягся — и отлил из остатков пробитой головки цилиндра и собранного «в поле» металла новую головку. Ее потом пришлось, конечно, долго доводить напильником — но уже в конце июля у него появился еще один… нет, не мотоцикл (раму этого мотоцикла рули тоже прилично так искорежили), а мотор, на базе которого юный комсомолец стал собирать что-то вроде небольшого трактора. Самого примитивного трактора, на раме из ясеневых брусьев — и с «разными колесами», прямо как в сказке товарища Сутеева. Не совсем как в сказке: передние и задние были все же друг на друга похожи (передние были как раз от БМВ, а задние он поснимал с разбитых «Цундапов») — но этот трактор довольно неплохо передвигался без посторонней помощи. Конечно, если был бензин, передвигался — Но Алексей потому именно за восстановление этого мотора и взялся, что он мог работать даже на самом дерьмовом бензине. И даже на не совсем бензине… Бензин пока еще он тоже мог получить в небольших количествах, генерал-лейтенант Крылов выдал «разрешение на владение наградным мотоциклом партизану-орденоносцу Алексею Воронову» и выдал предписание «по возможности обеспечивать Алексея Воронова бензином», но возможности чаще всего в авточастях армии не было, так что он постепенно тратил оставленную ему бочку немецкого эрзац-бензина, которую ему притащили разведчики. Бензин, конечно, был такой, что советские автомобилисты на него не позарились — но и он уже заканчивался. А как выкопать полгектара картошки вдвоем с десятилетней девочкой, Алексей представлял себе очень плохо. И даже вчетвером: с Яной он в конце июля съездил в ее родную деревню и привез в себе ее мать с сестренкой (восьмилетней сестренкой): дом их немцы при отступлении сожгли, так что с парнем они уехали на новое место с радостью. Но радость — радостью, однако про огород все же забывать не стоило, а Алексей, глядя на исхудавшую (да и изначально худосочную) сельскую учительницу, понимал, что без трактора в огороде уже точно не обойтись: как раз выздоровевшие бойцы «деревню» покинули. И, кроме этих четырех человек, в радиусе километров пяти точно никого уже не оставалось… В Институте стали и сплавов Алексей считался «талантливым разгильдяем»: на занятиях он появлялся строго через день, но материал усваивал всегда на отлично, и даже отвечал на вопросы, которые излагались на пропущенных им лекциях, так что уже довольно скоро его и в деканат перестали вызывать для того, чтобы отругать за прогулы. На втором курсе перестали, потому что его стали считать талантливым разгильдяем уже и в МАДИ. Это получилось случайно, Алексей тот же трюк попробовал проделать еще множество раз — но пришел в грустному выводу, что «так получается хорошо если один раз из ста». А получилось действительно странно: на выпускном он получил аттестат, затем повеселился с ребятами, решил, что повеселился маловато и решил это дело «повторить». Повторил, а наутро вспомнил, что совершенно не помнит, куда он запихнул аттестат в первый раз. А уже весной отец зашел к нему со странным вопросом: — Слушай, а как ты без аттестата документы-то в институт подал? — и этот самый аттестат он при этом держал в руках. Оказалось, что его парень «в первый раз» засунул почему-то в буфет, в самый уголок на верхней полке. Реальности, оказывается, сливаются — но иногда они сливаются очень даже странным образом. Долго обдумывая случившееся, Алексей пришел к выводу, что можно такой забавной оказией воспользоваться. Не сразу пришел, он почти до самой сессии пытался повторить такой же трюк с самыми разными предметами. И получилось лишь однажды, когда он (после очередной вечеринки с сокурсниками) приволок откуда-то серебряный советский рубль и тоже «куда-то его засунул». А как раз во время летней сессии «второй» рубль и нашелся — однако, подсчитав число попыток, он решил, что овчинка выделки не стоит: проще было что угодно просто купить за невероятно высокую выручку от поставляемых в сугубо капиталистическую Финляндию игрушек из сосновых и кедровых шишек… Ну, развлекался он как мог, пользуясь своей «уникальной возможностью», почти четыре года развлекался. А потом в глубине перехода он встретил Галю… Глава 4 Нельзя сказать, что «изобретения» Алексея были чем-то уникальным, в советской армии уже были и «штурмовики-панцирники», ходившие в атаку прикрытые панцирями из легкой брони, и глушители на оружие имелись (правда, главным образом для наганов) — просто он выдавал «проекты» уже отработанные и «проверенные временем». Будущим временем — но раз уж попал сюда со всем багажом знаний, то было неплохо «будущее» сделать «настоящим». Алексей и делал по мере сил и имеющихся у семнадцатилетнего мальчишки возможностей — просто возможностей было ну очень немного. Тот же трактор — если его делать не деревянный с ресурсом на пару месяцев — на коленке изготовить было вообще невозможно… Но историю парень изучал более чем углубленно, заранее изучая возможности обретения хоть какой-то «технологической базы» для своих начинаний — и кое-что интересное вспомнил. Но вспомнил «на будущее», хотя и довольно близкое, а пока счел за счастье, что ему удалось разжиться двумя наборами слесарных инструментов, брошенных немцами в какой-то полевой мастерской. И с этими инструментами он обеспечил «электрификацию» выстроенного солдатами «собственного» дома. Солдаты же сбитый Юнкерс для простоты доставки нужного для крыши и окон материала вообще целиком сюда перетащили, так что Алексей снял один из генераторов и, прицепив к нему доработанный пропеллер, поставил на вышку, изготовленную из каркаса фюзеляжа. Электричество авиагенератор давал напряжением в двадцать семь вольт конечно, но ведь и лампочки у Алексея были только самолетные, так что в доме появилось нормальное освещение. Только чтобы это электричество было круглосуточным, пришлось парню побегать и пособирать аккумуляторы с разбитой техники, но удалось набрать их довольно много (хотя их вообще все пришлось ремонтировать… заново делать в сохранившихся бакелитовых банках) — зато теперь лампочку в туалете можно было включить и в тихую погоду. Хорошо еще, что добыть серную кислоту в авторотах оказалось исключительно просто — но вот все остальное пришлось самому делать. Впрочем, даже аккумуляторов потребовалось не особо много, ведь кроме выковырянных с самолета лампочек других электроприборов в доме не было… То есть других электроприборов было целых два: сименсовская электродрель очень непривычной формы и дрель фирма AEG с привычной пистолетной рукояткой — но обе дрели были на двести двадцать вольт, а потому пока бесполезны. Когда Алексей нашел вторую дрель, он усмехнулся, вспомнив, что согласно «официальной истории» такую дрель придумали Блэк и Декер, хотя AEG такие начала выпускать серийно лет за десять до американцев — и ему досталась дрель аж десятого года выпуска. Но дрели он даже проверить не мог на предмет работоспособности, так что они просто лежали в ящике верстака и ждали своего времени. В конце сентября с огорода собрали картошку, и ее получилось довольно много. То есть ее получилось собрать очень много для четырех едоков, по прикидкам даже больше двадцати тонн — но, к сожалению, это был практически единственный сельхозпродукт, которым предстояло кормиться всю зиму. То есть еще было насушено довольно много грибов (под алюминиевой крышей на чердаке летом было настолько жарко, что грибы за день высыхали), а еще периодически в речке ловилась разнообразная (и все же мелкая) рыба, однако других продуктов вообще не было. Из скотины у селян была лишь та самая флегматичная лошадка, на которой полицаи хотели Яну увезти (ее уходящие бойцы парню оставили, точнее даже не ему, а Яне — осназовцы именно девочку обозначили в своем рапорте хозяйкой животины), а в обозримых окрестностях вообще ни у кого никакой скотины не было. Так что Алексей радовался и тому, что зимой просто голодать не придется… Скорее всего не придется, ведь в окрестных деревушках тоже народу осталось еще немало — а там с продуктами было довольно печально. Совсем печально: картошку там мало кто посадить успел (да и сажать, откровенно говоря, было нечего), прочими культурами вообще никто не заморачивался, даже не столько из-за отсутствия семян, сколько из-за невозможности хоть как-то обработать землю. Нечем было землю вскапывать и пахать, потому что почти везде немцы даже простые лопаты у мужиков (точнее уже у баб оставшихся) отобрали. А когда немцев окончательно из Витебской области выгнали и власти хоть какой-то сельхозинвентарь в область завезли, заниматься огородами стало уже поздно — и народ из деревень частью потянулся в город в надежде там найти какую-то работу, дающую шанс не помереть за зиму с голода, а большинство вообще отправилось на восток — кто к дальним родственникам, а кто — просто «на удачу в сытые края». Ага, в сытую Смоленщину например… И в окрестных деревнях остались лишь самые немощные — и очень немного людей исключительно трудолюбивых и надеющихся на то, что уж на освобожденной земле они смогут со всеми проблемами справиться. Но «контингент» в целом был ну очень «специфический»: в основном старики возраста сильно за полста лет и столь же древние бабки, присматривающие за малышней лет так до десяти. И как они собираются здесь и сейчас выживать, Алексею было совершенно непонятно… Однако то, что было непонятно «молодому экс-партизану», было хорошо понятно руководству области — и первым делом в освобожденные деревни была завезена в приличных количествах соль. А еще завезли довольно много бочек, так что оставшееся население дружно занялось засолкой тех же грибов, которых было в лесах очень даже немало. Алексею тоже привезли немаленький такой ящик соли и пяток бочек, и одну девчонки уже успели заполнить грибами — однако все же условия предоставления всего этого были довольно жесткими, все же война — она еще не затихала и кормить стране требовалось очень много народу, так что половину готового продукта требовалось отдать в заготконторы, обустроенные во всех райцентрах. Но это было все же лучше чем ничего — но опять-таки, лишь местами лучше. Потому что даже грибы собирать было опасно, в лесах валялось очень много всякого крайне неприятного — и почти каждый день кто-то в районе подрывался на разбросанных по лесам минах и снарядах. И парень очень радовался тому, что вокруг его «деревни» боев почти и не было, так что хотя бы здесь никто не подорвался, хотя «шансы были». Шансов погибнуть было очень много и у самого Алексея — просто потому, что он-то сам за грибами не ходил, но постоянно мотался туда, где бои шли уже всерьез — собирая «битый металл». На гужевом транспорте мотался, так как избытка бензина у него точно не наблюдалось, но и растущая гора всякого железа возле дома у него особой радости не вызывала. Потому что в планах у него было много всякого интересного — но даже заныкать в рембате «дважды трофейную» (а потому неподотчетную) газосварку у него не получилось: ее как раз забрали на обустроенный в Витебске заводик по ремонту сельзозтехники. Очень интересный заводик: сельхозтехники в области вообще не было, а вот заводик по ее ремонту уже был — и на заводе этом из собираемого на полях сражений металлолома рабочие пытались изготовить хоть что-то, в сельском хозяйстве нужное. Первым делом там наладили выпуск лопат, тяпок и кос, а осенью начали и простенькие плуги делать. Потому что товарищ Пономаренко пообещал, что «скоро и лошади будут». Лошадей действительно в середине сентября в деревни привезли: маленьких каких-то и лохматых, но колхозники разбирать их не бросились: очень мало кто успех хоть немного сена для них запасти. С другой стороны и «избытка предложения» не было, на всю область лошадок завезли что-то под сотню… А приреченцев в сентябре стало больше: мать Яны уговорила перебраться в Приреченское двух баб из своей старой деревни (с пятью мелкими детишками), а еще к Алексею перебрались два демобилизованных (по ранению) бойца из рембата, чьи дома еще оставались на оккупированной территории. Причем бойцы к нему поехали «с умыслом»: Алексей в рембате не только щиты пушечные газосваркой резал, но и пару раз помогал в ремонте разбитых автомобилей — и солдаты решили, что такой умелый парень поможет и им для своих деревень какую-то технику из обломков собрать. Деревенские бабы с собой принесли всякого очень немного: кое-какую посуду, минимум одежды — и три мешка лесных орехов. И Алексей понял наконец, что означает термин «каленые орехи»: бабы прогрели печку до «хлебного» уровня, а потом лещину просто выдерживали в этой печке чуть больше часа. Пояснив недоумевающему парню, что так орехи (ставшие после такое обработки коричневыми) дольше не портятся и не прогоркают, а если в каком-то вредитель и завелся, то там же и сдохнет, не заразив своими потомками остальные орехи. Очень ценное знание, ведь в окрестных лесах лещины было немало. Точнее, знание это в следующем году скорее всего пригодится — но, как он уже давно усвоил, «лишних знаний не бывает». Знаний — не бывает, но сейчас такие знания были куда как менее важны, чем вопросы прокорма всех приреченцев — да и не только их одних. Алексей историю изучал довольно глубоко (хотя в основном историю более позднюю, глее-то с середины пятидесятых) и теперь его очень сильно удивляло, что советские историки вообще как-то пропустили те трудности (и героизм людей, с этими трудностями боровшихся), которые возникли на только что освобожденных от фашистов территориях. У людей ведь вообще ничего не было — но они буквально «из ничего» создавали что-то, позволяющее им не только выжить, но и стране — и воюющей армии — много чего дать. А когда он лично все это увидел и прочувствовал, то лишь сильнее захотел этим людям помочь… Однако в стремлении людям помочь он был не одинок. Товарищ Пономаренко, оказывается, приехал в Витебск изучить текущее положение в республике — и ему сильно не понравилось то, что оставшееся местное население себя даже прокормить было не в состоянии. В результате проведенного по этому поводу заседания мелкие партийные и комсомольские функционеры рванули «изучать вопрос на местах» и один комсомолец заехал даже в еще не отмеченную на картах Приреченскую. Узнав, что в «деревне» проживает всего лишь шестеро относительно взрослых и куча мелких детишек, он тяжко вздохнул, но сказал, что по поручения Пантелеймона Кондратьевича колхозники могут получить в городе кое-какую живность на развод. И, что-то в уме посчитав, выписал Алексею ордер на десяток цыплят, с грустью прокомментировав передаваемую парню бумажку: — Эх, было бы вас хотя бы человек двадцать, то получили бы ордер и на поросенка. Или если бы у вас в селе орденоносцы демобилизованные по ранению проживали… — А если не по ранению орденоносец, тогда им поросенка не положено? — А не по ранению — так они все на фронте. — Не все, вот у меня ордена уже есть, но я не на фронте, поскольку лет мне едва семнадцать стукнуло. — У тебя ордена? — Наградные листы показать? На, смотри… — Ну ты, парень… герой! И молодец. Но на орденоносцев я ордера выписывать права не имею, это в военной комендатуре делают… погоди, я тебе справку-то напишу, что ты тут живешь и скотины никакой не имеешь в деревне. Ты с этой справкой в комендатуру постарайся пораньше приехать, поросят-то там не особо много. А ехать тебе в Витебск сколько, дня два? — он махнул готовой в сторону щиплющей траву лошадки. — Часа два, у меня мотоцикл есть. Официальный, наградной, ты не думай. — Я и не думаю. Тогда бери бумагу и сейчас же езжай: по приказу товарища Пономаренко поросят утром привезли… десятка три, так что если сегодня, то точно успеешь своего забрать… Поросенок — это уже серьезно, так что Алексей посадил в коляску мотоцикла Яну и рванул в город. В свалившейся в реку машине немцы перевозили всякое барахло, и оттуда он выудил два десятка шерстяных одеял — из одного из которых он сшил девочке теплую куртку с капюшоном и штаны, так что ее с первого взгляда и за девочку было принять нельзя. Но когда мотоцикл остановился у комендатуры, часовой тут же узнал, кто сидит в коляске: когда он попытался приехавших прогнать, заявив что «тут стоять не положено», Яна ответила, что приехали они по распоряжению товарища Пономаренко и она всех, кто попробует этот приказ оспорить, просто пристрелит на месте. А когда часовой с усмешкой спросил, уж не из пальца ли девочка это проделает, Яна вытащила подаренный ей Алексеем браунинг. Часовой тут же сорвал с плеча винтовку… Но стрелять никому не пришлось: в этот момент на крыльцо вышел генерал Крылов: — Что тут… а, партизан… Воронов, ну что, решил передумать? — Нет, мне комсомольский работник сказал, что колхозникам живность раздают на развод, а орденоносцам даже поросят можно получить. — Вот тебе — точно можно. — Это что тут у тебя происходит? — спросил генерала вышедший из двери на улицу крупный мужчина, глядя на Яну, сидящую в коляске мотоцикла с пистолетом в руках. — Это, Пантелеймон Кондратьевич, человек известный и с любой стороны очень достойный. Партизан Херов, это он генерала Пфайффера из карабина за километр подстрелил… чтобы сестренку спокойно через дорогу перевезти. Ну и не только его, а сейчас за поросенком для своего… колхоза приехал. — Партизан? А чего ты его обругал? — Не обругал, фамилия у него… была такая, а сейчас он Воронов. — Хм… не припомню. — А он один партизанил, сам по себе. Неплохо партизанил, мы проверили. Стреляет как снайпер, у него только подтвержденных, если генерала не считать недострелянного, двадцать шесть… или двадцать семь плюс четыре полицая. Два ордена по праву носит. — А почему… — Ему семнадцать всего. — Ясно. Партизан, а вы там… поросенка-то мы на развод даем, но если у вас у самих есть нечего… — Поросенка прокормим, и даже не одного прокормим: у нас лошадь, так для нее сена накосили в запас на три года. — Точно прокормишь? Давай сюда ордер, двух возьмешь. Свинку и кабанчика, на развод, понятно? — Понятно, только я за ордером и приехал, сказали орденоносцам его в военкомате получать нужно. — Ну так иди и получай… вместе пойдем, я распоряжусь. А ты, сестренка, пистолет убери, не тронут твоего партизана, — с улыбкой глядя на девочку, распорядился Пономаренко. — Тебе-то еще поросят домой везти, а они оружие не особо любят… Выдачу поросят вписали в тот же ордер, который комсомольский деятель выдал Алексею на цыплят. Отдельно по этому же ордеру он с Яной и цыплят получил, правда не десяток, а всего шесть: пожилой боец, из выдававший, с грустью пояснил, что партком распоряжение свое поменял утром так как на все колхозы цыплят точно не хватит. Но и это было уже неплохо — а вот чем их кормить, Алексею было не очень понятно, но мать Яны сказала, что с этим она справится. Вот что Алексей в старой реальности не изучал, так это сельское хозяйство. Как-то ему и в голову не пришло, что такие знания могут пользу принести, да и времени на эту науку у него не было, потому что он совсем иные науки осваивал. Сначала осваивал работу со сталью и сплавами, затем — работу с моторами и автотранспортом, а после этого… Вирджилл ему рассказал, куда в переходе можно ходить на прогулки, а Йенс, с которым Алексей познакомился немного позже, очень популярно объяснил почему гулять можно только там: — В чистилище, если верить Елене, как-то хитро перепуталось пространство и время. Точнее — если я верно понял ее испанский — две пространственных координаты там заменились на две координаты времени, а по одной остались такими же, как у нас. Но поэтому идти вперед по временной координате — то есть вправо от входа в наш общий дом — нельзя, ведь будущее ни у нас, ни там еще не настало и если попытаться пройти туда, то ты просто исчезнешь. А вот назад по времени — то есть влево от дома — ты можешь ходить сколько угодно… но не совсем, а только — я всего лишь говорю то, что написала Елена — до того места, где… когда ты появился на свет. Но ты почувствуешь, когда к этому месту приблизишься: станет очень холодно. Так что как только почувствуешь холод — поворачивай обратно и беги изо всех сил. И, кстати, это всех, кто там оказывается, касается: там можно встретить… путешественников, которые зашли в чистилище гораздо раньше — но ты сможешь вернуться туда, откуда вышел, а они с тобой пройти не смогут, так как их будущее еще не настало. Зато в обратную сторону они могут пройти гораздо дальше… хотя это и не особо важно: Елена писала, что шанс встретить кого-то из прошлого крайне мал. — А Елена — это кто? — Елена Пенья-и-Ернандес, испанка. Она физик крупный, нобелевский лауреат… — Что-то я про такую не слышал… — Она стала нобелевским лауреатом не в нашей реальности. Но это неважно. Она изучала много лет чистилище, почти всё про него знает. То есть всяко больше любого другого человека… знала. Она умерла еще до того, как ты туда попал. Но она все, что узнала, записала. — А где почитать? — Ее дневник там же, в чистилище. Такая толстая синяя книга. Но мне кажется, чтобы понять ее записи, нужно лет двадцать физику изучать. Алексей эти слова Йенса — который был вообще-то довольно известным инженером-двигателистом — запомнил… С жильем в деревне осенью стало уже довольно неплохо: Алексей при помощи «взрослого населения» своей деревушки вокруг двух оставшихся печек построил дома уже землебитные. Паршивые, то есть с окнами в домиках было не особо шикарно, но дома получились все же достаточно теплыми для того, чтобы можно было в них зиму пережить. А то, что в них имелось всего лишь по одному небольшому окошку, в которых вместо стекол был вставлен плексиглас, снятый с разбитых самолетов, было и вовсе не страшно: все же никто не мешал при необходимости и лампочку электрическую зажечь. Правда, с проводами пришлось все же помучаться и проводка между домами была выполнена вообще из колючей проволоки — но на такие мелочи никто и внимания не обращал. Кроме двух новых жилых домов была еще выстроена небольшая конюшня, теплый свинарник — а для кур к первому дому была сделана пристройка, в которой демобилизованные бойцы тоже печку соорудили. А еще Алексей выстроил небольшую мастерскую, в которой он собирался ремонтировать всякое ценное имущество. Но пока лишь собирался — нечем это всякое ремонтировать было, потому что парой молотков и напильниками много не наремонтируешь. Но это пока не наремонтируешь, однако парень вместе с рембатовцами очень тщательно к этому готовился: получив вторую лошадку, они постоянно ездили по ближним и дальним окрестностям собирая все, что «плохо лежит» — а «плохо лежало» еще довольно много всего. Конечно, все самое «интересное» советские трофейщики уже собрали, но довольно много разного валялось там, куда трофейные команды еще не добрались (и даже вряд ли доберутся в обозримое время), так что лошадкам периодически приходилось изрядно напрягаться, перевозя довольно тяжелое железо. И один из демобилизованных солдат — Егор Веснин — у Алексея с некоторым удивлением поинтересовался: — Лёш, а зачем мы моторы-то с самолетов фашистских к себе тащим? — Мы не моторы тащим… — А это вот что тогда? — Это — всего лишь большой кусок алюминия. Ты на мотоцикл внимательно посмотри, или на трактор наш: на моторе головки цилиндров из чего сделаны? — Ну да… но ведь моторов-то таких у нас и нет. — Моторов пока нет, а вот чугуна всякого уже завались. И прочего металла, так кто нам помешает самим такие моторы сделать? Вы же здесь зачем остались: хотите для своих уже колхозов трактора подготовить… — Было бы неплохо, но уж лучше попробовать грузовики как-то починить, их тут все же немало валяется. — Егор, все, что починить можно — или с чего хоть какие-то части снять для ремонта других машин — трофейщики уже забрали. И моторы забрали, и колеса — а вот с битыми самолетами никто возиться уже не хочет. Потому что и валяются они там, куда хрен кто пройдет, и на запчасти они тоже никому не нужны: наши-то на немецких самолетах не летают. Ну а мы люди не ленивые… — Ну и что ты из этих обломков делать собираешься? Трактора с самолетными моторами? Так моторы тоже уже… того. — Еще раз: вы сюда за тракторами пришли — и трактора вы для себя сделаете. Это будет, конечно, не очень-то и просто, но, как говорили древние индусы, дорогу осилит идущий. — Но к тракторам моторы… ведь мотоциклы-то все, даже самые разбитые, уже наши трофейщики собрали… — Так, остановись. Мы уже одного алюминия собрали всякого тонны полторы, а уж железа у нас вообще немеряно. Так что мы пока коллекционировать фашистские поделки закончим и займемся уже настоящим делом. Глина у нас хорошая, я бы даже сказал, огнеупорная… то есть не то, чтобы по-настоящему огнеупорная, но в темноте за третий сорт сойдет. С провиантом у нас все неплохо, с голоду за зиму не вымрем — но просто на печи сидеть и еду на дерьмо переводить мы не будем: время сейчас не то. А чтобы у нас было чем заняться долгими зимними вечерами, мы завтра снова займемся строительством. — И что строить будем? — А строить мы будем вагранку. Знаешь, что это такое? Еще когда Алексей учился в МИСИС, он записался в «студенческое конструкторское бюро» — которое на самом деле ничего особо нового не конструировало, а по заказам предприятий «адаптировало под местные условия» давно уже известные конструкции. И одной из наиболее востребованных конструкций были как раз небольшие вагранки, позволяющие плавить до сотни килограммов чугуна в час — и именно такую печь Алексей в своей деревне строить и собрался. Но чтобы печка эта все же приносила хоть какую-то заметную пользу, нужно было и много другое заранее запасти — например, песок и глину для изготовления литейных форм. Но это как раз было самой несложной задачей — а вот чтобы из получившихся отливок можно было изготовить хотя бы самый простенький мотор, нужны были хоть какие-то станки (причем Алексей знал, какие именно) — и поэтому перед тем, как заняться постройкой печки, он с новыми товарищами отправился на добычу оборудования, а операцию по его добыче он назвал «походом за полезными утопаемыми». Ну а чтобы «поход» этот увенчался успехом, Алексей снова съездил в Витебск и там довольно долго разговаривал с Пантелеймоном Кондратьевичем… Глава 5 Вообще-то Алексей собирался поговорить с ребятами из обкома комсомола, но когда он подъехал к зданию обкома, он столкнулся у дверей с товарищем Пономаренко, который зачем-то снова заехал в Витебск. Пантелеймон Кондратьевич его узнал: — Что, партизан, какие-то проблемы у тебя в деревне нарисовались? Давай, выкладывай. Сможем — поможем, но ты и сам понимать должен: много тебе мы не дадим, у нас таких деревень… — Да, я за помощью приехал, но помощь мне нужна не материальная. — Духовная, что ли? Так это тогда тебе не к нам… — Да нет, мы там в деревне кое-какое производство решили наладить, но для того, чтобы это сделать, мне нужно кое-что со дна Двины достать, в Бешенковичах. — Тебе разрешение нужно на проезд? Или бензин для мотоцикла попросить хочешь? — Мне люди нужны, штука-то тяжелая, и ее потом мне до своей деревни дотащить как-то нужно. — И что же ты в реке ловить собрался? — Там я для себя грузовичок один немецкий притопил… давно еще, в сорок втором, а сейчас он мне срочно понадобился. — А лошадей тебе не хватит? Тут из Монголии еще лошадок прислали, а с бензином… — А мне бензин не нужен, мне грузовик этот нужен, точнее то, что в нем лежит. — Ну-ка, поподробнее давай… — Там потоплена передвижная ремонтная мастерская немецкая, в которой три очень нужных мне станка. — Очень интересно, а зачем тебе станки-то в деревне? — Мы мастерскую уже выстроили, и как станки поставим, то сразу будем в ней трактора небольшие делать. Сейчас в деревнях пахать не на чем, а лошади монгольские пользы следующей весной всяко не дадут, их сейчас кормить нечем, если в деревнях их и разберут, то до весны они хорошо если вообще все не околеют. А трактор сена не просит… — Зато он керосин просит, а у нас с топливом… — У меня на мотоцикле мотор просит бензин. Но я его просьбы не слушаю, и он у меня вообще на скипидаре ездит. Рычит, плюется — но ездит. И трактор с таким мотором так же ездить будет, в него можно вообще хоть древесный спирт заливать или даже керосин, на треть таким спиртом разбавленный. — А моторы с каких мотоциклов снимать будешь? Или, думаешь, немец тебе мотоциклы станет эшелонами гнать? — А мне станки и нужны чтобы моторы делать. Металл есть, его на пару сотен моторов хватит, будут станки — к посевной мы минимум сотню тракторов таких сделаем. — Трактора и в армии нужны будут… — Такие — точно не нужны. У них скорость как у пешехода, причем уставшего — но пахать или там картошку убирать с ними — самое милое дело. — Ты хочешь сказать, что в деревенской мастерской можешь сделать трактор? Да еще не один? — Могу, но только если станки будут. Давайте так сделаем: вы мне поможете этот грузовик с мастерской из реки вынуть, а я к первому марта пригоню вам пару готовых тракторов. Не пригоню — заберете у меня мастерскую, а пригоню — мы дальше разговор продолжим, трактора-то после войны очень много где лишними не окажутся. — А ты, говоришь, уже один трактор сделал. На него посмотреть-то можно? — Конечно. Садитесь в коляску, я вас отвезу и сами все увидите. Потом назад… нет, сначала нужно будет все же бензина в бак мне залить, а то скипидара у меня только на один конец осталось… — Так, мотоцикл ты здесь оставь, вон, во двор его загони под навес, за ним присмотрят. На моей машине поедем, посмотрю, что ты за трактора делать собрался. Но учти… — Уже учел. — Черт, у меня же… значит так, я сейчас к тебе человека пришлю, с ним съездишь и все ему покажешь. Он как раз комсомолец, с ним ты проще общий язык найдешь… Общий язык с комсомольцем нашелся, и уже этот комсомолец занялся вытаскиванием грузовика со дна реки. Понятно, что сам Алексей этот грузовик не топил — но кто его умудрился потопить, было неясно. Его нашли уже в начале шестидесятых, когда прорабатывался проект строительства Витебской ГЭС и русло стали тщательно изучать, тогда же и вытащили из реки — и удивление вызвало лишь то, что станки не особенно сильно и проржавели. То есть все же они пошли в металлолом, но Алексей надеялся, что за пару лет — а выяснилось, что грузовик затонул где-то весной сорок второго, когда сорвался паром в Бешенковичах (нашлись еще живые свидетели) — пока еще можно восстановить до рабочего состояния. Оказалось, что он в этом не ошибся, три станка вообще заржаветь не успели. А кроме самой передвижной мастерской из реки выудили и прицеп с небольшой электростанцией, от которой все станки должны были работать. То есть на электростанции генератор крутил бензиновый мотор, что представляло собой определенную проблему — однако как ее решить, Алексею было известно. Он эту задачку подробно разобрал еще во время обучения в МАДИ. Конечно, решение было, мягко говоря, само по себе проблематичным, но если мастерскую получится обеспечить электричеством без бензина, то и эту проблему можно и нужно было решить. С одной стороны решение казалось очевидным, и оно уже довольно широко применялось: вместо бензина использовать дрова, сжигаемые в газогенераторе. Однако те, кто это решение продвигал, как-то забывали уточнить, что топки лучших автомобильных газогенераторов полностью прогорали через несколько десятков часов и их ремонт влетал в изрядную копеечку. И даже если топки изготавливались литыми из высококачественных нержавеющих сталей, то они все равно выдерживали хорошо если пару сотен часов работы. А нынешние, изготавливаемые в лучшем случае из восьмимиллиметрового «котлового» железа с помощью сварки, могли и через двадцать часов работы прогореть. И это при том, что самый простой такой генератор состоял и пары сотен разных деталей — то есть в мастерской такой точно за разумное время сделать не выйдет. Правда, сам Алексей имел в виду газогенератор не автомобильный и вообще «древний», вроде патент на него был выдан в СССР еще в конце двадцатых — и этот агрегат вообще варился из двух труб. То есть там еще кое-что по мелочи приваривалось, но такой — исключительно простой в изготовлении — в мастерской сделать было уже возможно. А так как на автомобиль его ставить никто не собирался, то топку на нем можно было сделать из огнеупорных кирпичей и проблема прогара вообще исчезала. Причем придуман он был не для того, чтобы конструкцию упростить или эффективность поднять, а чтобы резко сократить в генерируемом газе количество смол, способных очень быстро загубить любой мотор. Но тогда, в двадцатых, агрегат не «взлетел»: ему для работы требовались не только дрова, но и много древесного угля, что делало его использование (в качестве автомобильного генератора) крайне неудобным. Но для «стационара» уголь нажечь было вполне возможно, особенно когда вокруг много леса, а работы для людей особой и нет — так что с товарищами Алексей начал одновременно строить и вагранку, и газогенератор. Причем строил он это, про себя постоянно хихикая: чтобы любая из печек работала, нужно было обеспечить довольно сильное дутье воздуха в них — а для компрессоров требовалось электричество. Которое (вместе с небольшими турбокомпрессорами, снятыми все с того же «Юнкерса») бралось с аккумуляторов ветровой электростанции. Пока бралось: Алексей все же надеялся, что с его знаниями и опытом он и утопленный бензиновый электрогенератор запустить все же сумеет. Втроем все намеченное выстроить у них вряд ли бы получилось, но комсомольский босс, которому Пантелеймон Кондратьевич велел «помогать юному партизану в работе над тракторным производством». Просто мобилизовал три десятка городских комсомольцев (которым в городе все равно было просто нечего делать) — и в середине ноября, когда к Приреченской притащили на буксире немецкую мастерскую, все задуманное уже было выстроено. И даже было запасено довольно много древесного угля, для которого комсомольцы выстроили отдельный (землебитный, чтобы уменьшить вероятность пожара) сарай. Так что осталось просто все это хозяйство запустить… ну а как «из ничего сделать трактор», Алексей хорошо знал. Потому что все это он довольно неплохо изучал «в прошлой юности». Он вообще столько всякого разного изучал, что иногда и сам удивлялся — а занялся он «накоплением знаний» из-за того же перехода. То есть не из-за него, но… из-за него. После того, как Йенс ему довольно подробно рассказал, где в переходе можно безбоязненно ходить, Алексей стал часто просто гулять там, изучая «доступные окрестности», и во время очередной прогулки он неожиданно встретил молодую улыбающуюся девчонку. Причем неожиданным было как раз то, что она улыбалась: он уже с довольно многими «постоянными обитателями перехода» встречался, но все они были какими-то… мрачными и безэмоциональными, а девчонка просто валялась на большой каменном столе возле крошечного магазинчика и улыбалась, периодически что-то вроде даже напевая. Еще было немного странно, что обета она была все же не в купальник, а… скорее, в белье, причем довольно старомодное. — Привет, — поздоровался с ней Алексей, почему-то даже не ожидая ответа. Но девчонка, все так же с улыбкой на лице, повернулась к нему: — Сам привет. Ты тоже через переход сюда в гости пришел? А из какого года? Мне рыжая тетка сказала, что сюда из разных лет люди ходят… то есть я так ее поняла: ее английский был наверное не лучше моего, а других языков я вообще не знаю. — Через какой переход? — Ну такой, как подземный, только круглый… хотя эта тетка сказала, что у каждого он по-своему выглядит… Они тогда проговорили часа два, а затем девочка, сказав, что ее Галей зовут, поторопила его вернуться: — Ты сейчас возвращайся, а завтра снова приходи. Я тут каждый день… теперь, тут хорошо. У нас декабрь и холодно, а я вообще загораю на солнышке. Но только сейчас уходи, ладно? Тетка говорила, что если вовремя не вернуться, то снова в тот же день попасть уже не выйдет, а мне одной тут плохо. Только ты обязательно приди, хорошо? Я буду очень сильно ждать. Алексей снова пришел, и снова, и снова. И где-то через пару недель (если так можно было говорить о времени в переходе) у него с Галей начался безумный медовый месяц. Даже не месяц, они купались в счастье, как потом подсчитал парень, шестьдесят семь дней. Но Галя его каждый раз упорно гнала обратно, и наконец Алексей не выдержал: — А давай мы здесь вместе уснем! И проснемся вместе, и я буду с тобой и в настоящем мире, мы женимся, детей заведем… — в определенном состоянии мозг почему-то отключается и до парня не дошло, что вернувшись с девушкой, он станет мелким мальчишкой. Но Гадя его попытку отвергла на корню: — Нет! — Почему нет? — Потому. Потому что там я толстая и некрасивая… — Но я же не из-за внешности… — А еще я там лежу в больнице. И врачи говорят — они думали, что я сплю, но я не спала — что там я не доживу даже до Нового года. А Новый год у меня уже меньше чем через неделю… Тогда он постарался Галю расспросить обо все подробно, но она отвечать отказалась: — Какая разница? Мы с тобой здесь, и у нас здесь целая вечность! Но вечности на получилось: на шестьдесят восьмой день Гали на обычном месте не оказалось, а на столе сидела большая светло-серая дымчатая кошка… А прилетевший по просьбе Алексея в Москву Вирджилл с грустью сказал: — Парень, если вместо кого-то там появляется кошка, то значит этот кто-то здесь, у нас, уже ушел. Ушел, превратившись там в эту самую кошку. Рыжая, которую ты каждый раз кормишь — это Елена… а теперь ты будешь кормить и Елену, и свою Галю… — Это волшебство какое-то? — Нет, парень, это физика. Елена в своем дневнике все подробно про кошек написала… то есть я думаю, что подробно: дневник-то на испанском, а я его не знаю. Но Йенс говорил, что там про кошек отдельная глава страниц на пятьдесят, да еще с рисунками… Йенс, когда Алексей обратился с расспросами к нему, лишь неопределенно хмыкнул: — Я, как швейцарец, говорю по-немецки и по-итальянски. Еще английский мы все в школах учили, а испанский — он все же на итальянский немного похож. Но лишь немного: я кое-что прочесть могу — но с большим трудом, да и понимаю одно слово из трех. Вирджилл не наврал: там есть огромный раздел про кошек, но я его не читал, да и зачем? Елена нам все нужное рассказала… Алексей тогда снова обратился к тем специалистам, которые его обучали сначала английскому, а потом и немецкому (все же английский у Йенса был довольно ограничен) — и за три месяца изучил испанский. То есть за три «реальных» месяца, и к концу обучения он уже почти весь дневник Елены прочитал. Про котов там действительно было многое написано, но в основном этот раздел был вообще не про кошек. Елена отметила, что после первого перехода у человека возникает какая-то «энергетическая связь» с этим странным местом, и именно поэтому путешественник всегда попадает в то же самое место и в том же облике, а насчет кошек она написала, что когда в главном мире человек умирает, то эта связь «повисает в пространстве перехода» и притягивает к себе как раз кошек. Там еще много чего было написано про «энергетическую связь», с кучей формул каких-то, но Вирджилл прокомментировал рассказ Алексея очень коротко: — Это все чушь, там просто человек превращается в кошку. Живой человек там превращается в человека, а когда человек умирает, у него не хватает сил целиком перейти в лимб — и переходит лишь какой-то частью. Небольшой, как раз размером с кошку… Не читай эту книжку больше, физики — они вообще все ненормальные, им бы только про поля какие-то, каких никто почувствовать не может, порассуждать… Про Галю Алексей успел выяснить там немного: она рассказала, что поступила в один из самых престижных институтов Москвы и моталась туда из Подмосковья каждый день, тратя на дорогу по два часа в один конец. А еще она ему и фамилию свою сказала… Когда у человека есть много денег и острое желание, то найти можно практически любого человека, причем найти даже в недалеком прошлом — и летом у него был и ее адрес, и даже медицинская карта. А один из лучших врачей Москвы, посмотрев эту карту, заметил: — Ну да, это приговор. Удивительно, что эта девочка вообще до семнадцати дожила, ведь любая простуда после… определенного возраста ее должна была гарантированно в могилу отправить… Родители Алексея совершенно не поняли, когда он после окончания четвертого курса МИСИС забрал документы и поступил на первый курс другого, все еще очень престижного института. Причем не поняли не то, что он сменил институт, а почему он поступил на первый курс, а не попробовал зачесть по крайней мере предметы за первые два курса — ну или хотя бы за первый, ведь физика и математика везде были вроде бы одинаковыми. Но он ведь и сказать им не мог, что Галя ему посоветовала институт сменить чтобы «получить настоящие знания»: — Учебники-то у нас одни и те же, верно. Только физику написали препы из нашего института. — И что? — И то. Даже в университете курс читают по этому учебнику, стараясь что-то слишком сложное пропустить и предмет облегчить. А у нас физику читают те, кто этот учебник берет в качестве эдакого упрощенного скелета курса, и на него как бы наращивают новые мышцы — то есть дают нам гораздо глубже, чем в учебнике самому прочитать можно. Причем так они читают физику на всех факультетах и у нас выпускник-автоматик или программист физику знает лучше чем выпускник физфака университета. В работе ему это, может, и не пригодится — но вот мозги у него для чего угодно будут сильнее натренированы… — Ну ты скажешь тоже: спец по автоматике будет знать физику лучше физика. Так не бывает. — Бывает. Нам физику начинают с первых дней читать, а чтобы понимать физику, оказывается нужно хорошо знать матанализ — и физики нам сначала именно основы матана и дают. А потом нам уже читают матан и дифуры, на следующих курсах уже — но мы-то знаем, для чего эти дисциплины используются и как бы глубже вникаем, повторяем более тщательно ту же физику. Нам препы по матану так про всякое и говорят: физический смысл этой формулы… — то есть мы и на матане физику, получается, учим. И вот у нас физику все знают так после выпуска, как какие-нибудь кандидаты физических наук, обученные в универе… А чтобы понять написанное Еленой, нужно — как говорил Йенс — физикой заниматься лет двадцать. Но если учить ее в этом институте и дополнительно использовать время в переходе… Наталья — доктор психологичнских наук — за отдельные деньги научила Алексея довольно многим трюкам по части запоминания всякого. В том числе и как запоминать много страниц произвольного текста буквально за минуты. Правда она все же предупредила: — Я не знаю, зачем тебе это вообще может понадобиться, ведь человек такой текст может удержать в памяти всего лишь несколько часов, а потом полностью его забудет. Ты даже сможешь текст записать дословно — через четыре часа или даже через шесть, но ведь и это не поможет его удержать в памяти. Эту технику используют для очень специальных целей… — У меня как раз специальные цели: иногда получается пролистать конспекты преподавателей, которые они готовят для своих лекций или семинаров, и если я из смогу для себя вернувшись домой записать, то потом уже, на занятии по этой теме, я смогу выглядеть отличником… — Не уверена, что ради подобного выпендрежа стоит так издеваться над собственным мозгом. — Стоит. Меня в таких случаях не особо сильно тиранят когда я лекции или семинары пропускаю, а мне сейчас слишком часто приходится этим заниматься. Я же неплохой программист, подрабатываю в компашке, которая какие-то биржевые программы для буржуев, а там ставятся очень жесткие сроки. Но работать-то мне надо, потому что семью кормить приходится. — А ты уже женат? Поздравляю! — Нет, у отца предприятие закрыли и даже зарплату за последние три месяца пока не выплатили, а цены — вы и сами видите. — Да уж… но ты молодец, раз обо всем этом думаешь. Тогда слушай: если тебе нужно срочно запомнить произвольный текст… Времена в стране настали не самые простые — то есть наступил полный бардак, но институт все же марку держал — и Алексей учился не жалея сил. А заодно как мог и сокурсникам помогал, все же имел возможность. И с учебой помогал, объясняя товарищам какие-то непонятные вещи, и — иногда — материально, но на это он и внимания не обращал. Считал, что раз Галя не смогла выучиться, то он вместо нее всему научится, в память о ней научится. Но по-прежнему каждый почти день уходил в переход и внимательно изучал «наследство Елены», вообще особого внимания на то, что творилось «в реальном мире», не обращая. То есть обращать иногда приходилось — например, когда отца с работы просто уволили, но и тут особых переживаний в семье не случилось, так как деньги в семье были. Правда даже родители не подозревали, сколько из было — но денег на жизнь всем хватало. И жизнь как-то продолжалась, с внешней точки зрения довольно спокойно. А местами и вообще счастливо: учась на четвертом курсе Алексей встретил девчонку, совсем еще молодую — и влюбился уже по-настоящему. Причем чувство это была взаимным, так что в день ее восемнадцатилетия подал заявление в ЗАГС… А в двадцать семь Алексей даже получил, наконец, свой диплом — диплом инженера-математика. Вот только страна изменилась — и вместе с дипломом он не получил места работы. Поэтому он начал довольно активно работу искать: деньги — это хорошо, но не работать и пользу людям и стране не приносить он считал неправильным. Однако летом он узнал — совершенно случайно, просто просматривая новости — что изобретено лекарство от Галиной болезни. И поэтому он начал учиться в институте уже фармацевтическом. Правда, поступив все же на заочное обучение… По самым оптимальным прикидкам Алексей смог бы к марту изготовить от двух до максимум пяти моторов, все же работы было очень много. Но комсомольский районный вождь по имени Вася Николаев настолько вдохновился, увидев первую отливку, что в Приреченское на работу направил уже человек тридцать. Из которых два десятка были молодыми девицами, а десяток — просто мальчишками лет по пятнадцать. Но два парня вроде уже успели поработать именно в чугунолитейках (по крайней мере расплавленного чугуна они не боялись), а девицы яростно бросились осваивать станки. И «руководителю» этого дурдома оставалось лишь удивляться тому, с каким энтузиазмом все старались приступить «к настоящей работе», игнорируя все неудобства: ведь расселить их получилось лишь по землянкам, которые для себя наскоро отрыли «прошлые строители-добровольцы». Да и с продуктами было несколько напряженно: город новичкам кое-какие продукты прислал, но «по тыловой норме», то есть если бы не запас картошки, то все бы просто впроголодь сидели. С другой стороны, и в городе было не сладко: ни работы, ни учебы, ни еды — так что энтузиазм новичков был все же понятен. Люди — даже такие молодые — уже думали о будущем, а все текущие проблемы изначально рассматривали как временные. Потому что скоро наступит победа — и вот тогда, когда враг будет повержен… Люди мечтали о светлом будущем и буквально себя не жалели, стараясь сделать так, чтобы это будущее наступило побыстрее. А Алексей все чаще думал о прошлом. О своем прошлом, которое, как он все больше верил, глядя на нынешнюю молодежь, Советский Союз уже не постигнет. Ну, если очень сильно постараться — и он старался. Старался даже с большим энтузиазмом, чем эта «нынешняя молодежь». Потому что он точно знал, чего допустить ни в коем случае нельзя… Глава 6 У Василия Николаева был один недостаток, из-за которого его в армию не взяли: у него только один глаз видел, причем и этот глаз видел не очень хорошо. Поэтому когда ему — все силы отдающему комсомольской работе — поручили «помочь партизану в изготовлении тракторов», он решил было, что его просто отправили «на легкие работы»: восстановить трактор — это безусловно хорошо, но в двух селах местные мужики такое уже и сами проделали, и два восстановленных ими «Универсала» даже успели осенью поля вспахать под озимые. Но все же он решил неизвестному партизану помочь, приложив для этого все силы: все же в области пока только два трактора у колхозников и было, а если их будет уже три… Но оказалось, что товарищ Пономаренко, давший ему это поручение, имел в виду именно «изготовление» трактора, и даже не одного трактора, а сразу нескольких тракторов: у парня уже был один очень странный трактор сделан, а нему сделана и хитрая машина, убирающая картошку быстрее, чем это может проделать бригада колхозников. И трактор парень изготовил с использованием мотоциклетного немецкого мотора, а разбитых мотоциклов на территории области можно было собрать немало. Может быть десяток, а может и два. И парень ведь даже сильно разбитые моторы знал, как починить! Но для этого ему требовались станки, и станки эти были — правда лежали они на дне Двины, но с помощью саперов их оттуда подняли. Саперы, вероятно, уже не одну машины из рек поднимали, так что проделали они эту работу достаточно быстро и очень хорошо: валяющуюся на боку машину они как-то поставили на колеса — прямо на дне и поставили, а затем танком вытащили ее на берег. И оказалось, что за два года в реке машина не особо и испортилась: после того, как ей подкачали колеса, ее за пару дней трактором партизану в деревеньку и перетащили. И тогда Василий с партизаном (которого звали Алексеем) и познакомился. То есть он с ним и до этого встречался, а тут именно познакомился и увидел, как парень умеет работать. Хотя Лехе и было всего семнадцать, станки он понимал: сразу как машина-мастерская приехала в деревню, он станки с машины снял и переставил в заранее выстроенную мастерскую. Мастерская, конечно, была… деревенская, из земли буквально выстроенная — но в ней даже свет электрический был. Пара лампочек всего, не очень и ярких — но был, и вот при этом свете Леха разобрал генератор, стоящий на прицепе, вместе с мотором разобрал. Что-то почистил, что-то поправил — и через неделю генератор заработал, давая ток уже не в двадцать семь вольт, а в триста восемьдесят, как на настоящей электростанции! Но работал парень практически один, два других мужика, в деревне живущих, с металлом работать не умели и занимались лишь заготовкой дров и выжиганием их них угля для газогенератора. А Алексей в это время возился с какой-то железной коробкой, стоящей на колесиках, с одной большой рукояткой на передней стенке. На вопрос Василия он ответил, что это самый настоящий сварочный аппарат электрический, причем — Вася это проверил и очень удивился — «дважды трофейный»: аппарат был советский, вероятно немцами где-то затрофееный — а теперь он вернулся в качестве трофея обратно на родину. И, по словам партизана, он еще принесет много пользы родной стране. В том, что много пользы принесет сам Алексей, Василий убедился когда тот растопил какую-то небольшую печку в железной кожухе и в ней расплавил чугун. А потом отлил из этого чугуна несколько важных деталей для моторов! Сообщив Василию при этом, что один он, конечно, много моторов наделать не сможет, но если по окрестным деревням подучится десяток-другой молодых парней на такую работу найти, то тракторов можно будет сделать довольно много… Искать добровольцев для изготовления тракторов стал сам Вася: сообразил, что отвлекать от важной работы того, кто ее делать умеет, будет не лучшим делом. Но искать он их стал не по деревням, а в Витебске: в город потихоньку жители возвращались, но там и жить было плохо, и работы особой не было: большую часть желающих поработать пока задействовали на разборке развалин и на ремонте мало-мальски пригодного жилья. Еще на железной дороге работа появилась, но туда-то брали только людей уже опытных. Не потому что опытных излишек где-то наблюдался, а потому что к концу сорок четвертого руководство страны осознало, что в столь важном желе, как обслуживание железных дорог, неопытные рабочие навредить могут больше, чем подготовленные диверсанты. Так что молодежи свободной было уже достаточно, и Вася запрос Алексея на рабсилу удовлетворил буквально за неделю. С интересом при этом наблюдая за тем, как Леха буквально из ничего создавал новый трактор. Два новых трактора… Алексею работа по созданию производства небольших моторов ни малейших трудностей не представляла, разве что темпы этой работы казались ему удручающими. Хорошо еще, что товарищ Пономаренко прислал ему довольно шустрого помощника, причем этот «одноглазый» был, кроме всего прочего, и силен как бык. Что сильно помогало в работе: Вася кувалдой крошил на мелкие куски чугунные части сгоревших вражеских (да и отечественных тоже) моторов, для того чтобы куски можно было в очень небольшую вагранку аккуратно положить. Но на этом его непосредственная помощь и заканчивалась, так что Алексею самому пришлось и формы для деталей мотора изготавливать, и детали эти отливать. Но после того, как от отлил заготовки для трех моторов, в Приреченской появились «комсомольцы-добровольцы» в количестве, почти полностью обеспечивающем параллельную работу на нескольких «участках». То есть теперь формы для отливки чугунных деталей делали четыре молодых девицы, плавкой чугуна и собственно отливкой занимались два «уже опытных» парня (то есть способных чугун и расплавить, и даже иногда его по формам разлить) и четверо «подмастерьев», причем колоть чугунные части кувалдой взялась одна девушка, которая — по ее словам — «до войны на трактористку училась». А это уже о чем-то говорило: в трактористки слабых девиц не брали, для управления трактором силушка была нужна такая, что не каждая «стандартная некрасовская баба» подойдет. Конечно, разбивать у нее получалось далеко не весь доступный чугун, в основном это были отдельные цилиндры от моторов и относительно тонкие картеры, но чугуна для работы пока хватало. Очень сильно в работе помогло то, что Вася откуда-то сманил двух совсем уже старых мужиков, которые в мирное время были сельскими кузнецами: они ковали заготовки для коленвалов. Из коленвалов же и ковали, просто из «больших» они ковали заготовки для «маленьких» — а вот на токарном станке заготовки обрабатывал уже сам Алексей. И его вполне удовлетворяло то, что вообще никто не спрашивал, где он всему этому обучился: работает парень хорошо — и хорошо, мы ему просто поможем и сами у него работать научимся. Причем в ученицы на токарей к нему тоже четыре девчонки пошли. Не потому, что парни не захотели, а потому, что у парней была своя — и гораздо более тяжелая работа. Оставшиеся парни всю зиму таскали в деревню обгорелые обломки грузовиков, валяющихся вдоль дорог: для новых тракторов Алексей решил делать рамы не деревянные, а все же стальные. Если есть сварочный аппарат и электричество для него, то такая рама выглядит куда как лучше. Ну а то, что железяки для этих рам были довольно разными, никого особо и не волновало. Все же Алексей в автомобильных моторах разбирался более чем неплохо, и конструкцию БМВ изрядно упростил. Правда, мотор при этом потерял процентов тридцать мощности и потяжелел на пару пудов, к тому что сборка мотора изрядно усложнилась (так как картер теперь не отливался целиком, а собирался из трех отдельных деталей, требующих еще и не самой простой обработки) — но такой мотор могли уже собирать люди с минимальной квалификацией (то есть способные болт закрутить ровно), так что «выгода была налицо» И к первому марта мастерская выкатила три вполне себе рабочих трактора, снабженных моторами собственного производства. Ну, почти собственного: все же магнето для моторов пришлось брать с моторов вражеских самолетов и практически каждый такой агрегат еще приходилось «подгонять по месту» — но все же это были работающие трактора, причем «собственных» тракторов стало уже больше половины всего областного парка! Василий с рапортом лично отправился в Минск и о «достижении» Пантелеймону Кондратьевичу с гордостью доложил. Но кроме гордости он продемонстрировал партийному руководителю и «небольшой список того, что нужно для прекращения мастерской в завод». Товарищ Пономаренко, взглянув на список, лишь хмыкнул: — Ну и аппетит у тебя, Николаев! Однако трактора ты дал… — Это не я, трактора партизан Воронов изготовил, с помощью комсомольцев, конечно. — А комсомольцев ему на помощь кто организовал? А насчет завода… знаешь, я этот список даже читать не буду, тут часа на два внимательного чтения, а у меня времени просто нет. А вот насчет строительства в этой Приреченской давай так решим: все равно в республике три четверти жилья, считай, заново строить придется, так почему бы и не в этом поселке стройку затеять? Фонды… сам знаешь, даже фондов у нас, считай, никаких и нет, так что выделим тебе денег сколько-то, немного, но кое-что все же получишь. И… я тут с управлением по трофеям отдельно поговорю, попробуем тебе оттуда что-то дать. Вот с техникой строительной… мне вроде говорили, что вы горелые грузовики тоже научились восстанавливать? — Не горелые, потопленные только. Этот Воронов один «Блиц» починил, мне сказали, это который он сам в бою с моста в реку сбросил как раз в Приреченской, и «Хеншель» трехосный, в котором мастерская была, тоже вроде отремонтировал… только проверить не с чем, бензина-то у нас вообще нет. — С бензином… с бензином я, конечно, помогу. Немного, но что-то выделим. Но ты мне пообещал, что к осени начнешь по сто тракторов в месяц делать, так если обещание сдержишь… — Почему я? Это Воронов, и не обещал, а мечтал до такого выпуска дорасти. — Ты, потому что я тебя директором этого завода и назначаю. Твоя забота будет все построить, станками по возможности производство обеспечить. А Воронов пусть пока продолжит трактора выделывать, незачем его от нужной работы отвлекать. Ты же сказал, что он еще и других комсомольцев работе обучает? Вот пусть и дальше обучает, нам рабочие умелые очень нужны будут как победим. То есть уже скоро их много потребуется. И еще… я распоряжусь к тебе в поселок телефон провести, так что если что — сможешь мне звонить. Трактора — это дело сейчас важнейшее, нас же страну кормить нужно… вам страну кормить нужно. Завод строить в деревне, по мнению Алексея, было затеей не самой лучшей — но трактора стране действительно были очень нужны. И причиной, почему именно здесь завод было строить не самым лучшим вариантом, он считал отсутствие энергии для такого завода. Потому что для мастерской двадцатикиловаттный генератор был неплох, а вот для даже самого маленького завода этого было недостаточно. Но и в Витебске с электричеством было откровенно паршиво, и в Орше тоже. Да вообще где угодно в СССР — так что почему бы и не в деревне стройку начать? Тем более, что комсомол в это дело вписался очень серьезно и молодежь вроде бы бралась «проблему решить». Правда решать проблему они стали очень уж затейливым образом: на перезапущенном (хотя бы частично) станкостроительном заводе имени Кирова комсомольцы собрались изготовить («из подручных материалов», что особенно повеселило Алексея) электростанцию мощностью в полмегаватта «для нового тракторного завода». Это при том, что на самом заводе пока удалось запустить привезенный их эвакуации генератор на двести с чем-то киловатт… А когда Вася приехал в Приреченское с обширными планами на жилищное строительство, Алексею стало вообще не до смеха: планы были очень интересными, но строить-то дома было не их чего! Вася в разговоре с Алексеем выдвинул некоторые идеи по реализации своих грандиозных планов, однако путешественнику через переход они показались довольно… сомнительными: — Ну ты сам смотри, — разглагольствовал комсомольский работник, — сейчас народ потихоньку в город и область возвращается, а занятий для них особо и нет. Мы наберем комсомольцев, пусть они глину копают и кирпичи лепят, торф добывают — и на торфе кирпичи обжигают в ямах. Это дело давно уже освоенное, так что мы хотя и не очень быстро, но кирпич на стройки получим. А цемент нам обещали подвезти, так что потихоньку и строиться начнем… — Вась, ты мне вот на какой вопрос ответь: я даже допускаю, что сколько-то народу в область вернется — но глину копать и торф добывать они же забесплатно не станут. — А мы комсомольские субботники организуем! — И я даже верю, что комсомольцы будут готовы поработать бесплатно… некоторое время. Но ведь их в любом случае на работе кормить нужно будет — и чем ты их кормить собираешься? — Ну, что-нибудь придумаем… — Ты сначала придумай, а потом уже субботники свои устраивай. Ты сам-то откуда? — То есть как это «откуда»? — То и есть. Я спрашиваю: ты местный или откуда-то из России приехал? — Витебский я… — угрюмо ответил Василий и угрюмость его была вызвана не вопросом, а тем, что он действительно не знал, чем можно кучу народу, занимающегося трудом малопроизводительным, накормить хотя бы во время работы. — То есть народ местный знать должен. — Ну да. — Тогда ответь мне на такой вопрос… нет, ты себе ответь, я-то ответ уже знаю: кто будет возвращаться в область чтобы ее восстанавливать? Я имею в виду города и села отстраивать? На заводах работать, на фабриках, промышленность развивать? Они будут делом заняты, а вот остальные… ты всерьез думаешь, что их ты сможешь к нашей работе привлечь? Вопросик был с подковыркой, даже с двумя серьезными такими подковырками. И первая заключалась в «классовом составе» довоенного населения Витебска. Очень интересном составе: на город со ста восьмьюдесятью тысячами населения до войны имелось три «высших партшколы», в которых обучалось больше двух тысяч человек, причем «всерьез обучалось», некоторые лет по семь в статусе учеников сумели просуществовать — и эти «партшколиники» с семьями уже составляли пять процентов населения города. А втрое больше народу числилось «творческой интеллигенцией». И оставшаяся в живых после войны эта «интеллигенция» возвращаться в город до того, как его заново отстроили, не спешила. А возвращались в основном те, кто занимался восстановлением разрушенных заводов и жилья — и эти люди действительно вкалывали буквально от зари до зари, и таких привлечь к каким-то «сторонним работам» было невозможно. Но строить-то действительно требовалось очень много всего, так что вся надежда была лишь на сельскую молодежь. Но и ее требовалось как-то заинтересовать — и Алексей занялся изготовлением оборудования, способного сельский люд заинтересовать в работе очень сильно. В начале века уже двадцать первого какой-то аргентинский (или перуанский) инженер придумал удивительно просто девайс: ручной пресс, развивающий усилие порядка двухсот пятидесяти тонн. В нужный момент развивающий, на последней стадии сжатия уложенного в специальные форма материала — и при таком сжатии обычный грунт превращался в настоящий камень. То есть камень все же искусственный, но инженер за изобретение этой довольно несложной железяки получил специальную премию от ООН: на этом прессе неграмотный крестьянин из самой захудалой развивающейся страны мог за день изготовить несколько тысяч очень прочных кирпичей. Не требующих обжига или еще какой-то дополнительной обработки, и для изготовления кирпичей не нужен был ни цемент, ни какой иное связующее. Правда, одна деталь такого пресса выдерживала до полного износа десяток, максимум два десятка тысяч «циклов», но на замену деталюшки стоимостью в пару тогдашних американских долларов уходило не более получаса. Первая же железяка привела Васю Николаева в бурный восторг. Не сразу: он сначала пробовал полученный кирпич в воде размочить — ну не мог он поверить, что простая земля может стать водостойким камнем. Ну а когда убедился в том, что материал выходит совершенно замечательным, снова помчался в Минск к товарищу Пономаренко с докладом о новом выдающемся достижении «юного партизана». Алексею эта затея стоила поставки двух установок газосварки «вне лимитов», а еще в Приреченское трофейные команды начали стаскивать горелые немецкие танки: он довольно подробно объяснил Васе, почему лучше всего эти прессы делать из броневого листа. И танков притаскивали очень много… А еще в Приреченское по поручению Пантелеймона Кондратьевича притащили уже настоящую электростанцию, с паровой турбиной и котлом, который теоретически мог работать на дровах и на торфяных брикетах. Не особо большую электростанцию, мощностью чуть больше мегаватта с четвертью — но теперь проблем с электричеством в поселке не стало. А еще не стало проблем с бензином для двух грузовиков: на них специально выделенные люди возили из расположенного неподалеку небольшого карьера известняк. Нужный как для изготовления цемента (не портланд, а простого «известкового», на котором в России веками дома поднимали), а еще часть гашеной извести подсыпали в земляную смесь для кирпичей: с ним кирпичи становились еще прочнее. Правда не сразу, а где-то через год они прочнее становились — зато из таких можно было уже здания строить не только двухэтажные, а и гораздо более высокие. Хоть в пять этажей дома строить было можно! Для изготовления торфяных брикетов Алексей изготовил пресс попроще, хотя опять-таки «ручной» — но с рабсилой, обеспечивающей «энергетическую безопасность» поселка у него проблем вообще не стало: во-первых, мужикам, изъявившим желание поработать в свободное от сельского хозяйства время, в качестве оплаты просто отдавался каждый десятый изготовленный ими кирпич — а для восстановления разрушенного им кирпичей нужно было немало. Во-вторых, за определенный объем всего изготовленного не мужику лично, а уже колхозу передавался новенький трактор, а при особом усердии они могли и картофелекопалку заполучить. И вот это энтузиазм селян поднимало на недосягаемую высоту: о прошлогоднем урожае в районе уже легенды ходили, а нормы сдачи продовольствия государству иных путей к достижению личной сытости вроде и не демонстрировали. В самом Приреченском с сельским хозяйством все стало уже совсем хорошо: когда есть трактора, то оказалось нетрудно распахать и заброшенное поле в две сотни гектаров (то самое, куда вела «дорога через мост»), распахать все огороды в самом поселке и засадить всяким еще около пятисот гектаров уже «на этой стороне». Из «всякого» в основном была та же картошка, полторы сотни гектаров засеяли овсом (семена обком выделил) и сотня гектаров — рожью.И мужики надеялись на то, что урожай все же уродится… достаточно приличный: поля-то три года простояли неиспользованными, то есть почти уже в залежь превратились… А к осенней страде у Алексея вышло подготовиться вообще шикарно: ему в основном одинаковые танки таскали, которые в советской армии назывались Т3. Разбиты буквально в хлам (относительно целые все же утаскивали в тыл для каких-то своих нужд), но их этого хлама, снабженного в основном гусеницами, катками и прочими деталями подвески, а так же частично сохранившимися моторами удалось к августу собрать почти два десятка аппаратов, способных самостоятельно передвигаться по полям и таскать за собой уже пятилемешный плуг. Или даже два таких плуга, если поле еще не заросло подлеском… Правда достичь выпуска трех тракторов в сутки в августе не получилось, все же этот рубеж был больше «светлой мечтой» Алексея, а не каким-то обоснованным планом — но и один трактор, ежедневно выкатывающийся из (всё ещё) мастерской внимание обкома привлек. Настолько привлек, что Пантелеймон Кондратьевич лично в поселок приехал: — Скажи мне, партизан, только честно: а утроить производство тракторов, ну хотя бы на следующий год, возможно? — Конечно возможно, тут возможно и в десять раз производство увеличить, и даже в сто. Но как это сделать — я не знаю. То есть знаю, но не всё. — А что знаешь? Может, если мы тебе других специалистов найдем. Которые знают то, что ты не знаешь… — Ну хорошо, расскажу, мне языком молоть не тяжело. Чтобы наладить производство — любое производство, не только тракторов — нужно много электричества. Которого у нас пока нет и вроде взять его неоткуда, однако если хорошо подумать… — Судя по твоей хитрой физиономии, ты уже подумал. Рассказывай. — Рассказываю. Здесь неподалеку, на Двине, можно — и нужно построить ГЭС. Сразу предупредить хочу: слушать нынешних проектировщиков, которые строили всякие ДнепроГЭС, Волхов и Свирь, категорически не стоит: они-то привыкли всякое грандиозное строить — а тут грандиозного ничего построить не получится. Плучится небольшая ГЭС, относительно небольшая, мегаватт так на сорок. Не потому что более мощную построить нельзя, а потому что более мощную построить нельзя… — Партизан, а ты, часом, не выпивши? — Нет, я просто не договорил. Более мощную построить нельзя без того, чтобы не затопить сотни квадратных километров полей и лесов. Но и сорок мегаватт — это уже прилично, к тому же ее стройка обойдется раз в несколько дешевле какой-нибудь грандиозной станции мегаватт аж на пятьдесят. — Это у тебя сарказм такой? — Ну да. А еще я знаю, как ГЖМ, точнее плотину ГЭС построить, потратив раз в пять меньше цемента. Если вместо цемента взять золу… — Так известковый цемент застывать будет полгода. — Не известковый, и золу нужно брать не простую, а ту, которая в угольных станциях в трубу вылетает и в циклонах на выходе оседает. Этой золой можно будет восемьдесят процентов цемента в бетоне заменить, а чтобы бетон все же получался прочным, его после укладки нужно будет паровым катком уплотнять. Про золу вы можете у химиков каких-нибудь уточнить, а как строить — я могу отдельно рассказать и даже показать. — А ты откуда это знаешь? — Читал. — Где? Я тоже почитать про такое хочу. — Когда партизанил, то иногда какие-то бумаги у немцев забирал, и там про такое и прочитал. Только я думал, что бумага неважная, к войне не относящаяся… знал бы — то специально сохранил бы. Хотя тоже вряд ли: с собой и без того много тяжестей таскать постоянно приходилось… — Что-то мало верится… — У вас в Минске хоть один паровой каток есть? — Найдется… бензиновый сойдет? — Вполне. Тут, Пантелеймон Кондратьевич, дело уже налажено, ребята трактора и без меня прекрасно научились. Поэтому давайте я с вами в Минск прокачусь и там какую-нибудь улицу таким бетоном и заасфальтирую. А через месяц вы сами увидите, что получилось. — Интересное предложение. — Или увидите, что не получилось, но если мы не попробуем, то и не узнаем, имеет ли вся эта затея хоть какой-то смысл. А попробовать, думаю, стоит: затрат-то — наскрести грузовик золы из золоотвала, смесь с песком и цементом… на грузовик золы мешков десять цемента хватит… — А трактора, говоришь, тут и без тебя делать продолжат? Ну что же, считай, что уговорил. Когда в Минск приехать собираешься? — Если вы меня с собой захватите, то вместе с вами и приеду. А нет — бензин у нас есть, на мотоцикле я еще раньше вас туда доеду. Вот только где мне там ночевать, опять же здесь я на своем прокорме, а там нужно будет где-то… — Ага: тетенька, дайте попить, а то так есть хочется, что и переночевать негде. Вымогатель ты, а не партизан! Пошли, в машине тебе места хватит. И жилье тебе найдем. Не хоромы, конечно — но если твоя идея сработает, то и хоромы тебя недолго ждать будут. Ну что расселся, пошли уже! Глава 7 Пока что Алексей не сделал ничего из того, что не было сделано в СССР и без его участия. Даже трактора с мотоциклетными моторами уже имелись, причем их совсем недалеко делали, в Смоленской области. Вот только тамошние самодельщики не осознали (или не знали) того, что основные детали моторов можно изготовить буквально в сельской мастерской — хотя еще на заре Советской власти отдельные товарищи пытались эту мысль до народа донести. Еще в двадцать четвертом году была издана брошюрка под названием «Как самому сделать автомобиль», и половина этой брошюрки расписывала технологию изготовления мотора у себя в сарае. Вот только там предлагалось заказать отливку нескольких чугунных деталей (в частности, цилиндров двигателя) «в ближайшей чугунолитейной мастерской», а в определенный момент все ближайшие чугунолитейки куда-то подевались. И главной проблемой стало даже не исчезновение этих мастерских, а то, что подавляющая часть народа (и практически вся молодежь) уже и не представляла, что чугунные детали отливать не особенно и сложно. Однако мотор состоит не только из картера и цилиндров с поршнями, в нем есть устройства гораздо более сложные — например, те же магнето. И Вася Николаев, которому Алексей очень внятно рассказал, сколько тракторов получится сделать если эти самые магнето не делать самим, проблемой проникся. Сам он, понятное дело, изготавливать эти магнето не умел, но он мобилизовал комсомольцев области, те пошебуршили по госпиталям — нашли сразу троих специалистов (одного инженера и двух техников), которые магнето сделать могли. А дальше все оказалось уже достаточно просто: специалистов по излечении на фронт обратно не отправили (хотя они все трое и очень просились), а назначили руководителями новенького заводика, который как-то образовался в Орше. То есть в Орше заводик образовался не случайно хотя немцы разрушили город даже больше чем Витебск: в Витебске было разрушено больше семидесяти процентов домов, а в Орше — больше восьмидесяти. Однако Орша городом был все же относительно небольшим, там до войны и сорока тысяч жителей не было — но главным в выборе места для нового завода стало то, что там уже заработал известковый завод и очень быстро восстанавливался завод «Красный борец». Который до войны назывался Механическим и чугунолитейным (собственно, и два «профессиональных литейщика» из бригады Алексея в детстве именно там и получили свой «профессиональный опыт»). И руководство республики посчитало, что завод, на котором уже делались разные сельхозагрегаты, вполне сможет и незатейливые трактора выпускать — а раз для тракторов нужны магнето… Вот только «Красный борец» был разрушен почти до основания — зато в городе нашлось человек пятьдесят, ранее на заводе работавших — и после восстановления чугуноплавильного цеха они с величайшим энтузиазмом приступили к освоению новой продукции. То есть для завода новой, но по сути трактор Алексея был даже по нынешним временам примитивнейшим: одна скорость вперед, одна назад в конструкции вообще никакие амортизаторы не предусматривались, если не считать пружин, на которых подвешивалось сиденье тракториста. Но никаких других тракторов ведь вообще не было, а пахать и сеять (и урожай убирать) было необходимо. Поэтому на заводе было налажен и выпуск картофелеуборочных машин, цепляемых к этому трактору (только к этому, там привод барабана соединялся с редуктором заднего колеса трактора). Но и на «Красном борце» проявилась проблема, которая возникала везде на освобожденных территориях: не хватало рабочих. Даже не опытных рабочих, а вообще любых: людям в городе было просто негде жить. То есть вообще негде, и в январе сорок пятого в городе было хорошо если три тысячи жителей. Но к августу в городе собралось уже около десяти тысяч — и пресловутый «жилищный вопрос» превратился уже в огромную проблему. Хотя бы потому, что даже десяти тысяч жителей просто воды чистой не хватало: на весь город было пятнадцать колонок, в которых люди могли набрать чистую воду. Зато с электричеством стало полегче: у августу уже протянули ЛЭП через Днепр и Оршицу до «Красного борца» (откуда-то аж из-под Смоленска) и в принципе можно было бы приступать к работе — но если работать просто некому… Чтобы было кому работать на заводах, нужно чтобы людям было где жить. Алексею очень понравилось, что в Белоруссии Пономаренко не то чтобы отказался, а прямо запретил строить многоквартирные дома из дерева. Резоны партийного начальника были понятны: печное отопление в таких домах просто гарантирует возникновение пожаров, а если сгорает дом не частный, то пожар лишает жилья сразу очень много народу. Но, насколько парень понял из разговора с Пантелеймоном Кондратьевичем, это был лишь формальный повод для такого запрета, а настоящая причина была все же иной: — Ты пойми, партизан, у нас в республике народу осталось совсем мало. А чтобы народ возвращался их эвакуации, мы людям должны дать что-то очень хорошее, например жилье достойное. И не избу-переросток, а настоящий дом! Я тут посадил архитекторов проекты домов создавать, и они уж расстарались — но проекты в дома сами не превратятся, так что ты уж постарайся… Разговор этот состоялся, когда Пономаренко пригласил Алексея для обсуждения вопроса о том, как бы побыстрее наделать много кирпичных прессов. И вопрос этот Пантелеймон Кондратьевич взял под свой особый контроль вовсе не потому, что решил этими прессами кирпичные заводы заменить, а потому что для восстанавливаемых (и даже уже восстановленных) кирпичных заводов топлива не хватало. — Пантелеймон Кондратьевич, пресс кирпичный хорош там, куда кирпич с завода возить сложно и дорого… — У нас везде возить что угодно дорого, железная дорога с перегрузкой работает, а там, где дорог и вовсе нет… — Это очень временно, мы уже фашистов разгромили. И грузовики у нас скоро будут в достатке, да и тракторами можно телеги таскать… кстати, нужно будет для тракторов тоже телег понаделать тонны на три груза. — Ну делай… сколько сделаешь? Опять по штуке в сутки? Но дело и вовсе не в том: вон, в Орше кирпичный завод восстановили — и что? Стоит завод, печи топить нечем. Сейчас, конечно, инженеры думают как печи на торф перевести, но это дело такое… — Хреновое это дело, печи нужно сразу на газ переводить. — А газ ты откуда возьмешь? Даже если все население переведешь на прокорм одной капустой тушеной и горохом, то газа много не получишь. — Ну, гороховый газ тоже можно использовать, я уже начал в деревне строить установку по получения такого. Но куда как проще использовать газ генераторный, который из того же торфа вырабатывать даже выгоднее, чем торф просто сжигать. Энергетически выгоднее. — Ну-ка, ну-ка… А поподробнее? — В Шатуре еще до войны построили газогенератор для производства газа из торфа. Называется «генератор с кипящим слоем», только на самом деле там ничего не кипит, а песок раскаленный воздухом перемешивается. Мы такую можем в той же Орше месяца за три выстроить, а если вы каким-то манером добудете тонн десять-двадцать карельского диабаза или хотя бы любого базальта… в генераторе этом песок все время воздухом перемешивается и сталь быстро истирается. А если топку изнутри базальтом покрыть, то печь раз в двадцать дольше прослужит. Или даже в сто раз. — А ты такой генератор выстроить сможешь? — Нет. Но в Москве есть такой товарищ, Винтер его фамилия. Он, думаю, тоже генератор построить не сумеет, но он точно знает, кто сумеет. На самом деле нам даже не человек нужен, а проект, инженеры в республике, думаю, найдутся не рукожопые. — Как ты сказал? — рассмеялся Пантелеймон Кондратьевич. — Ладно, за совет — спасибо, но все же прессы ты постарайся… газ еще когда у нас появится, а строить уже сегодня нужно. — Тогда еще один совет дам, небольшой. В Орше известняка столько, что не поставить там небольшую цементную печь — это вообще откровенный саботаж и контрреволюция. — Ты это, думай, что говоришь! — Думаю. И говорю: саботаж. Мы можем там самостоятельно производить тонн по сто цемента в сутки, уже через месяц-полтора сможем, а все оборудование для печи на «Красном борце» за две недели сделают. — Ты у нас самый умный? Так давай назначим тебя главным по постройке цементного завода. Сделаешь — страна тебя отблагодарит, а не сделаешь… — Я что, похож на инженера? На известковом инженеров целых два, и если им денег подкинуть, то… — Партизан, вот у меня есть… — Пантелеймон Кондратьевич сунул руку в карман и демонстративно открыл вытащенный кошелек, — два рубля есть… двенадцать все же, и мелочью… тридцать семь копеек. Хватит на цементную печь? С деньгами было, мягко говоря, не очень. Насколько Алексей успел узнать, на восстановление Орши в сорок четвертом было выделено аж четыреста пятьдесят тысяч рублей. На восстановление всего города — а зарплата на заводе была больше шестисот рублей в месяц, бутылка молока стоила двадцать, а водки — триста. Ладно, это на рынке триста, но и госцена у водки была восемьдесят пять рублей за поллитру, так что как на эти деньги городское руководство хоть что-то сумело сделать… А сумели они очень много: в городе только больниц две отремонтировали (а по факту — просто заново отстроили), роддом новый, пять детсадов… Ну и специфика времени: в роддоме было оборудовано пятнадцать коек, а в отремонтированном кожвендиспансере — сто пятьдесят… Конечно, все это было отремонтировано и выстроено не за счет этих денег, а исключительно за счет самоотверженного труда местных жителей, которые за работу и копейки не получали — но и Алексей, и товарищ Пономаренко прекрасно понимали, что энтузиазмом все проблемы не решить… — Найдите, изыщите, украдите и дайте заводу миллион на подготовку выпуска цемента. А потом — это через месяц-полтора — разрешите им цемент продавать населению, по самой низкой цене, по двести рублей за тонну. Выручка — двадцать тысяч в день, за два месяца деньги в бюджет вернутся. А если цемент людям дороже продавать… — Мы на своих людях наживаться не станем! Впрочем и миллион… даже украсть неоткуда. — Выпустите облигации, десятирублевые, каждая в течение трех месяцев… в течение полугода будет владельцу погашена мешком цемента. Я почему-то думаю, что при такой разрухе облигаций на пару миллионов получится меньше чем за неделю продать. — Ну и какой ты партизан после этого? Нэпман прожженный… вот только как эти облигации в ЦК согласовать… — Никак. Вы у нас первый секретарь Белоруссии, и именно вы дадите разрешение — не поручение, а именно разрешение — Витебскому обкому на выпуск областных облигаций восстановительного займа. Займа на восстановление городов и сел области исключительно. — Значит, говоришь, миллион… — Я не знаю, про миллион я от балды сказал. Нужно тех же инженеров озадачить, с известкового и с «Красного борца», пусть они сначала сметы составят, а потом уже и облигациями можно будет заняться. — То есть ты просто тут языком треплешь… но треплешь по делу. Ладно, я думаю, что про прессы кирпичные ты понял, а остальное… телефон-то тебе провели? — Да. — Тогда если что, то будь готов по вызову срочно выехать куда-то. В Оршу, или сюда, в Минск. И не спорь: я вижу, что у тебя язык без костей, но излагает он мысли не самые глупые. Простые, вот только почему никто, кроме тебя, до этого не допер… Иди, а понадобишься — позовем. Про Витебскую ГЭС Алексей знал немного. То есть знал, что ее где-то в двухтысячных построили и что мощность у нее было именно сорок мегаватт. А еще довольно точно знал, где именно ее поставили — но после того, как в Минске один небольшой переулок был заасфальтирован «укатанным бетоном» и люди поняли, «что это хорошо», руководство Белоруссии заказало проект станции в Ленинграде — и там его буквально за полгода подготовили. А решил товарищ Пономаренко, что это — хорошо. Однако проект — это всего лишь довольно толстая папка с бумагами, электричества от него не дождешься — а средств на строительство в республике не было. Но Пантелеймон Кондратьевич запомнил, что один «юный партизан, орденоносец Херов» на всякие выдумки очень даже горазд. Так что не прошло и месяца с последнего разговора, как Алексея снова пригласили в Минск: — Товарищ Воронов, — Пантелеймон Кондратьевич начал разговор очень официально, — вот скажи нам, бестолковым, на какие шиши мы можем ГЭС возле Витебска выстроить. Потому что в бюджете республики, сам понимаешь, ни шиша нет. А если какие шиши и появятся, то у нас столько всякого неотложного отложено из-за нехватки средств…и я уже спрашивал, Москва денег нам не даст. И вообще ничего не даст, у них не одна небольшая республика, а вся страна в… ну, в общем, в плохом состоянии. У нас половина цемента из Кричева в Россию отправляется, и это правильно. Но вот со станцией… — Лишних ресурсов в республике никогда не будет, так что тут и выбора нет: ГЭС нужно будет строить межколхозную. Колхозы-то сами могут решать, куда им деньги заработанные девать. — Ну да, а то они и не знают, куда деньги деть, их у колхозов столько, что хоть в бочках соли. — Вопрос решаемый. Я вам больше скажу, только колхозы Витебской области на маленькую ГЭС средства легко изыщут. Не прям вот щяз, но уже следующим летом… — Ага, а я тут сижу и ничего про колхозы не знаю. — С одной стороны, колхозы у нас из-за разрухи послевоенной просто нищие, но ведь республика им очень серьезно помогает. И было бы неверно, если колхозы в ответ на эту помощь сами республике не помогут. Но начинать нужно не с электростанции, есть другие, несколько обходные пути. Получится помедленнее, но результат любого порадует. — Я тебя внимательно слушаю… — Печь цементную в Орше выстроили? Во сколько она обошлась? — Еще строят, но с ценой уже все ясно: если с газогенераторами считать, то в полтора миллиона. А еще мельницы, и я не говорю о расходах на торфопредприятия. — Пока и этого достаточно: для колхоза полтора миллиона — сумма очень заметная, но если взять уже два десятка колхозов, хотя бы крупных колхозов на Витебщине, то это уже терпимо. Цементные заводы в Кричеве и в Красном селе пока еще в процессе восстановления, а цемент уже сейчас стране нужен. А возле Костюковичей и глина есть, и мел прекрасный — но большой завод строить долго и средств на него нет. Но если колхозники скинутся и поставят там три-четыре шахтных печи… колхозных печи, то у колхозов уже следующим летом будет цемента достаточно чтобы строить плотину на Двине. — С плотиной понятно, а генераторы где взять? Прочее все оборудование? — Я, конечно, молодой еще и ничего в управлении страной не понимаю, но мне кажется, что если во всем Советском Союзе генераторы могут делать только два завода, то это не совсем правильно. Ну да, не смотрите на меня так, я и без вас знаю, что средств нет. Однако опять: средств нет в бюджете, однако здесь мы снова должны опереться на энтузиазм масс. В первую очередь — комсомольцев. Вы товарища Зимянина на эту работу натравите… — Какую работу? — На строительство и запуск завода по выпуску небольших гидрогенераторов. — И как наш комсомол сможет это проделать? Ведь у них… — Пусть на заводах субботники коммунистические проведут, нужные для нового завода станки сверх плана сделают. Какие именно нужны будут — это пусть уже инженеры-энергетики расскажут. В Витебске станкостроительных заводов сколько уже? — А металл где брать? — Я тут для своей деревни приборчик сделал, металлоискатель. И оказывается, у нас в земле столько разных металлов валяется! Я только на полях и в лесах вокруг Приреченской одних гильз немецких насобирал пару центнеров… не один я, там больше детишки все же резвились. А если комсомольцев не из одной деревни мобилизовать… только пионеров в лес посылать нельзя, там и взрывающегося разного много понавалено. Но это пусть уже комсомол с саперами договаривается, я же одно скажу: немцы нам меди запасли что на несколько таких ГЭС хватит генераторы сделать. — Ну да, в республике жрать нечего, а мы людей будет отвлекать на поиск гильз… — Да, насчет жрать, раз уж вы напомнили, то скажу пока снова не забыл: в земле у нас не только металл разный валяется. Мне, было дело, немец один интересный попался, геолог из Магдебурга. Он сказал, что километрах в десяти к северо-востоку от Старобина на глубине метров четыреста лежит огромный пласт соли. — Очень интересно! — Но соль не поваренная, а сильвинит, то есть хлористый калий. Калийное удобрение, проще говоря. — А немец этот откуда… — Я же сказал: геолог из Магдебурга, а там у немцев как раз огромное месторождения калия. Только немец говорил, что у нас оно куда как больше немецкого, и если там шахту отрыть, то урожаи на четверть сразу в Белоруссии вырастут. И не только в Белоруссии. — А откуда немец… — Я не успел его поподробнее расспросить, почему-то после моих на них воздействий они слишком быстро помирали. Пуля — она, знаете ли, пользы организму не приносит. — И ты в это веришь? — Сколько времени нужно чтобы скважина на четыреста метров пробурить? — Не знаю… — И я не знаю. Но разница между мной и вами заключается в том, что я этого и не узнаю никогда, и уж тем более скважину не пробурю. А вы можете нужных людей найти, приказать эту скважину пробурить… — А средств на такое бурение… — Ну это точно не ко мне вопрос. — Ладно, с тобой все ясно. Но если ты не наврал… Тебе точно квартира в Витебске не нужна? Заниматься комсомольской работой — то есть «влезать в политику» — в планы Алексея ну никак не входило. Да и просто притупить делу, ради которого он, собственно, и отправился в путешествие «во времена до», пока не получалось. Единственное, что его хоть немного успокаивало, так это то, что вышло хоть немного помочь стране в деле обеспечения людей продуктами: все же он не помнил, чтобы в сорок пятом народ носы ворочал от какой-нибудь не особо вкусной еды — а тут в одном районе удалось собрать очень большой урожай «главного ископаемого Белоруссии». Ведь обезлюдившие колхозы не то что урожай вырастить — они и поля распахать не могли, а уж говорить о том, чтобы эти поля еще и удобрить… Но если есть хоть плохонькие, но трактора, то с их помощью и поля вспахать было нетрудно, и — именно с такими, весьма убогонькими, но «узкоспециализированными» машинами — дважды за сезон картошку окучить. А это, как парень прекрасно помнил на примере собственной дачи, урожай картошки как бы не удваивало. Ну а картофелеуборочные машины позволяли ее потом ее собрать быстро и почти без потерь. И что Алексея больше всего удивляло, так это то, что такие машины в России еще до революции изобрели, но почему-то никто их после этой революции даже делать не собирался. Однако люди не одной картошкой живы, им еще всякого другого подавай: хлеба, мяса, овощей и фруктов всяких. Но с разносолами дела обстояли не то чтобы плохо — их, можно сказать, и вовсе не было. Карточную систему никто отменять не собирался, а на рынке цены были хотя и пониже, чем в сорок третьем, но все равно весьма кусачими. А как с этим бороться, Алексей даже примерно не представлял. То есть представлял, но «в масштабах всей страны», в а эти «масштабы» он вообще лезть не собирался. Хватит, один раз проявил излишнюю инициативу — и его буквально чудом не загребли в «комсомольские работники». То есть ему было ясно, что эта работа нужна и общественно полезна (ну, до тех пор, пока Хрущев не сделал всю верхушку страны «неприкасаемой»), но ведь он на самом деле не представлял, как руководить огромными массами людей! Да и планы у него были совсем другими — и только сейчас, отказавшись от предложения Пантелеймона Кондратьевича о переходе на «комсомольскую работу», Алексей впервые подумал, что и планов-то у него как таковых не было. То есть был план, но какой-то ограниченный и… тупой: поступить в мединститут, выучиться на врача (желательно учиться при этом на тройки, чтобы не распределиться в столичные учреждения), поступить на работу участковым в районную больницу, в нужное время сделать один-единственный укол маленькой девочке… и всё. О дальнейшем своем существовании он никогда раньше и не задумывался. Когда он узнал про простое (относительно простое) лекарство от болезни, убившей Галю, Алексей на это вообще почти никак не отреагировал. Разве что пожалел, что лекарство раньше не изобрели. Но спустя полгода он, все глубже вникая в записки Елены, узнал, что чисто теоретически человек может «перейти» в своей реальности во время до собственного рождения. И при этом из этой своей реальности не исчезнуть, а появиться в уже новой реальности, которая ответвится от «старой» в момент его перехода. И мысль о том, что хотя бы так он сможет отблагодарить девушку, которая его, собственно и подвигнула на получение и новой профессии, и любимой семьи, заставила его заняться изучением фармакопеи. Исключительно впрок, ведь по записям испанской физички было совершенно непонятно, как такой переход можно осуществить. Однако когда Йенс говорил, что понять написанное Еленой можно только после изучения физики в течение двадцати лет, оказалось неправдой. Или правдой были Галины слова о том, что ее институт дает человеку куда как более глубокие знания по физике, чем какое-то иное заведение. И там, причем на семинаре по математике, преподаватель затеял обсуждение как раз модели квантового времени, а на лекции по физике Алексей услышал еще раз про удивительную «константу» в сто тридцать семь секунд. Вроде бы совпадение… но после этого (не сразу, а лет все же через пять) он, в очередной раз перечитывая Еленину «сказку» про котов в переходе, которые замыкают на себя энергетический поток человека, возникающий между реальностями, вдруг понял, как можно перейти в свою же реальность до собственного рождения. Единственное, что ему осталось непонятным, так это сколько котов должны «замкнуть» его собственные связи: все же в шестимерном пространстве геометрия плохо конвертируется в простую трехмерную модель. Но парень решил рискнуть, а четырех котов, которых он уже постоянно кормил, опускаясь в переход, вроде бы должно было хватить с запасом. Елена вроде бы с тремя смогла такой трюк проделать, хотя и написала потом, что ей просто сильно повезло… Договориться о том, чтобы у партизана-орденоносца приняли экзамены за десятилетку экстерном, оказалось очень просто. То есть даже и договариваться не пришлось, когда Алексей просто зашел в первую же попавшуюся школу, чтобы уточнить процедуру, директор — средних лет очень усталый мужчина с «Красной Звездой» на пиджаке — лишь поинтересовался: — А тебе дополнительно подготовиться нужно? Если нужно, то мы с удовольствием поможем. Хочешь — в вечерних классах для взрослых, а хочешь — можешь просто с десятиклассниками доучиться. — Нет, мне уже доучиваться не надо, да и дел много. Трактора — они себя сами не сделают, а то, что сейчас в Орше делается через задницу… — Неплохой трактор, зря ты его ругаешь. Люди просто постарались сделать… ну что модно сделать, а за это их оскорблять… — Никого я не оскорбляю, я же сам этот трактор и придумал. И знаю, что он — дерьмо, но еще знаю, как их него все же конфетку сделать. Но поработать для этого придется, так что времени у меня лишнего нет. — А… то-то я смотрю: фамилия знакомая. Тогда давай вот как сделаем: как зимние каникулы начнутся, ты к нам приезжай, мы тебе экзамен и устроим. А потом сразу и аттестат выдадим. — Если экзамены сдам… — Сдашь, куда ты денешься! Пойдем, в библиотеку зайдем, я тебе попрошу учебники выдать чтобы ты знания мог… обновить. А с аттестатом куда поступать собрался? — В медицинский. — Похвально… Тогда… ведь у тебя за младшие классы, как я понял, табелей нет? Тогда мы тебе все экзамены устроим, с четвертого класса. Сдашь на отлично — получишь аттестат с отличием, тогда тебя не смогут в институт не принять. — А что, могут не принять? Если я все экзамены вступительные сдам? — Сейчас не знаю, а до войны… у тебя, Воронов, фамилия не очень подходящая… Но я тебе этого не говорил! — А я и не слышал. Спасибо! Ну, где тут у вас библиотека? Глава 8 Когда Алексей учился в МАДИ (точнее, когда он занимался разными работами в студенческом КБ), руководитель «группы моторов» не уставал повторять: — Вы можете изобрести лучший в мире мотор, но он никому не будет нужен если его наша промышленность не сможет изготовить. И основываясь на этом тезисе, он требовал от «конструкторов» дорабатывать существующие моторы таким образом, чтобы эти доработки не вгоняли в шок и трепет заводских технологов. И после перехода Алексей в своих «изобретениях» продолжал придерживаться того же принципа. Правда, «тогда» из КБ руководитель часто выгонял студентов, которые этому тезису следовали «буквально» (и сам Алексей дважды вылетал из группы), подробно при этом объясняя, за какую «непроходимую тупость» студент покидает КБ. Переход помогал парню в группе все же остаться, подробно описанную «глупость» немедленно исправляя — и в новой реальности он уже подобного старался не допустить. Не допустить подгонки конструкции под стремительно устаревающие технологии, занимаясь подгонкой технологии под требуемую конструкцию. А это было сделать не особенно и сложно — если заранее точно знаешь, что необходимо получить в результате. «Доводить» оршанский минитрактор до уровня «могло быть и хуже, так что пока сойдет» в Орше инженеры и рабочие смогли очень быстро, поменяв рулевое управление на аналог такового от «Универсала». Получилось и в изготовлении заметно проще, и в ремонте удобнее. Но вот мотор был для трактора не самым подходящим: слишком уж он был высокооборотным и в результате в конструкции использовались колесные редукторы. Но главным недостатком мотора было то, что он, разработанный для быстро едущего мотоцикла, в поле быстро перегревался и чтобы этого избежать, пришлось к двигателю приделать два вентилятора (по одному на каждый цилиндр). Поэтому Алексей решил, что мотор нужно заменить, причем лучше всего на дизель (заводы солярки производили больше, чем бензина). Рассмотрев различные варианты, он решил пойти по пути разработчиков танкового В-2, то есть переделать в дизель какой-нибудь массово изготавливаемый мотор бензиновый — а за основу взял укороченный до четырех цилиндров вариант мотора ГАЗ-11. А чтобы переделка мотора бензинового в дизельный имела хоть какой-то практический смысл, он вместе с инженерами и рабочими Витебского завода имени Кирова изготовил полуавтоматический станок, на котором даже малоквалифицированный рабочий мог делать плунжерные пары для топливных форсунок. То есть делать их мог и не особо опытный рабочий, просто настраивать станок перед работой должен был все же человек исключительно опытный — но на «Красном борце» один-единственный автомат позволял в сутки делать по паре сотен мотор-форсунок, а все остальное… Со «всем остальным» — благодаря тому, что большая часть деталей была взята от горьковского мотора — стало очень просто: из Горького поступали готовые поршни, поршневые кольца, вкладыши подшипников, клапанов (и сами клапана), а так же заготовки для коленвалов. И уже в декабре товарищ Пономаренко доложил на заседании в ЦК о том, что «выпуск новых дизельных тракторов в Орше достиг уровня в двадцать пять машин ежесуточно». Но при этом он не забыл пожаловаться на то, что заводу (и всем его смежникам в Витебской области) остро не хватает электричества. Ну и, понятное дело, предложил варианты решения этого вопроса… По окончании совещания товарищ Сталин подошел к товарищу Пономаренко: — Вот как у вас получилось так быстро производство наладить, причем трактор у вас получился, как мне сообщили, лучше того же «Универсала» и при этом даже дешевле? — Дешевле он пока получается, то есть пока мы металлолом используем, который на полях у себя собираем. А что лучше… есть у нас там самородок один, партизан Херов… — Партизан? А за что вы его так… — Это не я его так, фамилия у него такая была. Правда, с ударением на «о», но не может русский человек ее верно произнести, да и теперь он вообще Воронов. Но — талантище, с ним инженеры которые работают, говорят, что он по многим вопросам лучше них разбирается. — Инженеров талантливых в стране хватает. — Ну да. Только этому партизану едва семнадцать стукнуло, а трактора он начал в своей деревне делать еще год назад. И Витебский район в этом году план по продовольствию перевыполнил потому что там во всех колхозах его трактора в полях работали. И картошку собирали, его же комбайн картофелеуборочный используя… — А к награде его представить? — У него уже два ордена есть, боевых. Я же говорю: партизан! — Его надо наверх продвигать… — Пробовал, не получается. Он же два года вообще в одиночку партизанил… то есть совсем один два года в лесах жил. Он с людьми… общается с трудом. И сам это понимает, что хорошо, но от любой руководящей работы наотрез. Опять же, мальчишка еще, ему учиться надо, он ведь даже школу не окончил. Вот выучится, мы его снова попробуем с пользой повысить… — Хм… школу не окончил, а трактор сконструировал… Про первый его трактор инженеры говорили, что его любой некриворукий мастеровой придумать смог бы. — Но придумал именно он? — А я не об этом. У него мысль шустрая, а вот знаний все же немного, хотя он вроде и старается их приумножить, читает всякое. И очень много читает немецкой технической литературы: навезли ее изрядно, а у наших специалистов с языком… не могут они ее понять. А парень по-немецки свободно, нахватался языка пока фашистов допрашивал… в лесу у себя. Ну и поэтому и инженеров наших кое-чему научить может. — По-немецки свободно… А он не шпион часом? — Шпионы фашистских генералов не стреляют. Это тот самый парень, который за километр фашиста приласкал из карабина. — Понятно, и орден ему, как я понимаю, и за это дали? — Второй — да, за генерала, но он много в тылу врага натворить успел. И в нашем тылу тоже, у него не одни трактора в заслугах. Кстати, про ГЭС эту — тоже его идея была. И он же придумал, как ее выстроить, в бюджет особо не залезая. Но вот оборудовать ее… — Мы, скорее всего, согласимся с вашим предложением насчет нового завода в Гомеле. Я думаю, вам стоит отдельно с товарищем Кржижановским это обсудить… только на меня ссылаться в разговоре не стоит. А по поводу увеличения численности пленных на строительство жилья ничего обещать не стану, точнее, обещаю, что их число в республике даже сократить придется. Разруха-то не только у вас… Школьные экзамены Алексею удалось сдать на отлично, даже несмотря на то, что о некоторых «обязательных предметах» он раньше и не подозревал. Точнее, не подозревал о том, что нынешняя школа заставляет детей «знать наизусть» — и особенно его в этом плане напрягла литература. Но благодаря тренированной памяти «рассказать стишок» (а экзамен по литературе ему поставили последним, так что «быстро запомнить и быстро забыть» именно в этом предмете было несложно) он смог успешно. Хотя, откровенно говоря, ему это очень не понравилось и он на экзамене все же не удержался. Не счел необходимым сдерживаться: аттестат «с отличием» выдавался даже если в нем было две отметки «хорошо», а учительница литературы, сказав, что «уж на твердую четверку вы ответили, а чтобы я поставила пятерку, задам парочку дополнительных вопросов». Не то, чтобы она хотела «завалить» Алексея, просто делала то, что считала правильным — но ей действительно хотелось, чтобы аттестат с одними пятерками был полностью заслуженным. Поэтому выслушав этот «дополнительный вопрос», Алексей в свою очередь уточнил: — Вам рассказывать как школьники читают или как Горький ее написал? — А в чем разница? — Ну, школьники читают с завываниями и закатыванием глаз, а Алексей Максимович был все же человеком веселым, пошутить любил. — С завываниями не нужно, но что вы тут нашли веселого… начинайте, мы слушаем! И Алексей «стишок рассказал». Рассказал «Песнь о буревестнике», рассказал по мере возможности стараясь копировать исполнение Андрея Урганта — и дажежест его повторил на словах «скоро грянет буря»… Когда он закончил, учительница, вытирая слезы, сообщила, что больше она «дополнительных вопросов задавать не будет потому что иначе она не сможет детей на уроках без смеха выслушивать». А представительница РОНО — суровая тетка лет под пятьдесят, с тремя медалями на жакете — отсмеявшись, заметила: — Ну что, в первый раз я не пожалела о потерянном на этих экзаменах времени. Спасибо тебе, Воронов, медаль ты точно заслужил. Аттестат получишь — зайти в РОНО, медаль тебе там выдадим. Кстати, гордись: у тебя будет первая медаль в области… кстати, а почему ты медаль «За победу» не носишь? Алексей уже обратил внимание на то, что боевые награды тут народ носил практически постоянно и ими искренне гордился, так что и сам он старался «соответствовать» и два ордена на любое важное мероприятие надевать не забывал. — А мне медаль никто не давал, так что и носить я ее не могу. Да и права не имею. — Право ты имеешь, я уже прочитала твою автобиографию. А вот что тебя ей не наградили — это безобразие, я этим вопросом займусь. Сегодня же займусь… адрес свой скажи, думаю, военкомат тебя сегодня же и вызовет для вручения награды. — А я не в Витебске живу. Или в деревне Приреченской, или — чаще — в Орше, в общежитии «Красного борца» ночую. — Тогда не уходи, сейчас в военкомат вместе пойдем. Безобразия нужно пресекать сразу! А ты… не хочешь в театр пойти работать, народ веселить? Сейчас там в труппе, насколько я знаю, есть вакансии, а с тобой и народ в театр потянется… по крайней мере смогут артисты себя хотя бы зарплатой самостоятельно обеспечить. — Было бы неплохо, но я пока занят выпуском тракторов. Да и учиться собираюсь по другой специальности. — Это ты правильно придумал. Ну что, пошли в военкомат? — Зачем плохо идти если можно хорошо ехать? У меня тут мотоцикл… — Колхозный? — Нет, мой личный. — Богатый ты орденоносец однако. Трофей? — И это тоже. Но скорее наградной… Получив первую «заветную корочку» Алексей задумался о дальнейшем своем существовании. То есть на «далекое будущее» план был уже совершенно ясен, а вот чем заниматься еще полгода — в этом у него понимания не было. Правда был один очень позитивный момент: с подачи Пантелеймона Кондратьевича ему дали определенный карт-бланш на любые исследовательские работы и определенный приоритет в получении разного рода сырья. В ограниченных количествах, конечно, но все же. И ему удалось разжиться примерно полутонной нержавейки, причем в виде листа толщиной в миллиметр. Еще по его просьбе ему привезли откуда-то чертежи придуманного товарищем Капицей турбодетандера, и парня удивило лишь то, что это выдающееся изобретение не отнесли к числу важных государственных секретов. Но раз не отнесли, то тем лучше — и, слегка конструкцию доработав (то есть сделав из нержавейки ректификационную колонну небольшую) он стал потихоньку делать разные относительно чистые газы. Например, кислород — и на «Красном борце» уже в марте начали изготавливать стальные литые поршни для моторов. Просто потому, что если в вагранку подавать не воздух, а сильно нагретый кислород, то в ней, оказывается, и сталь плавить можно. Такая «мелкая доработка» привела к очень интересному результату: так как в дизеле нагрузка на поршневую группу заметно выше, чем на моторе бензиновом (да еще с низкой компрессией), то в дизеле пришлось заметно снизить обороты и мощность уже «тракторного мотора» была в районе сорока лошадиных сил. А заменив алюминиевые поршни на стальные удалось за счет увеличения оборотов мощность мотора поднять в полтора раза (хотя при этом пришлось заменить и маслосъемные кольца — но Алексей знал, на какие конкретно). К тому же резко сократилось количество необходимого заводу (и остродефицитного) алюминия — но все, в том числе и сам Алексей — считали это всего лишь «побочным эффектом» внедрения новой технологии, а основным «эффектом» все сочли использование в работе кислородного резака по металлу и плавку любой стали в простой вагранке. То есть не любой, легированные стали такой переплавке не подлежали (поскольку превращались в самые плохонькие) — но стального металлолома было много. Очень много — и его переработка помогла в решении в том числе и «жилищной проблемы». Несколько странно помогла. Когда Пантелеймон Кондратьевич мобилизовал архитекторов на разработку проектов типовых жилых зданий, эти архитекторы сделали кучу очень неплохих проектов — но вот перекрытия в домах они закладывали деревянные. А Алексей считал, что деревянные перекрытия — это очень плохо (в том числе и потому, что в домах уже трехэтажных возникали серьезные проблемы с установкой отопительных печей), но, хотя цемент с Оршанского известкового завода и считался «локальным ресурсом», сам по себе он делать бетонные перекрытия не позволял. Однако когда в простой печке стало возможно переплавлять и стальной металлолом, картина сильно изменилась. Да, сталь получалась не самая лучшая, но на изготовленном тут же, на «Красном борце» примитивная прокатная машина позволяла их этой стали катать арматурную проволоку — а вот с ней бетонные перекрытия из несбыточной мечты превратились в явь. Тем более превратились, что на заводе уже вторая цементная печь заработала — и тут кислород тоже существенно помог. Просто если в газогенератор, где торф превращался в горючий газ, подавать не воздух, а разогретую смесь кислорода и водяного пара, то «качество» получаемого газа существенно улучшается и в печь уже цементную его можно подавать гораздо меньше. Не вдвое меньше, конечно, но это если в цементную печь газ вместе с воздухом подавать. А вот если и туда вместо воздуха кислорода качнуть… Правда, в цементную печь качать чистый кислород не стали: все же люди на заводе сидели грамотные, сообразили, что в таком режиме просто печь расплавится, но все же кислородику в воздух изрядно добавили, и теперь одного газогенератора хватало на обе цементных печи. Оценить достижение в Оршу приехал сам товарищ Пономаренко. Оценил, долго и внимательно поговорил с инженерами с известкового завода. На минуточку зашел к Алексею в цех, где он налаживал второй станок-автомат по выпуску плунжерных пар: — Привет, партизан. У меня к тебе два вопроса, точнее три. Первый простой: как быстро ты сможешь у себя в деревне наладить массовый выпуск этих кислородных машин и что тебе для этого нужно? — Это вопрос вообще не ко мне. Где-то, точно не помню, но это у инженеров с завода Кирова спросить можно, сидит такой ученый по фамилии Капица — это он турбодетандер изобрел и знает, как их быстро недорого изготавливать. А в деревне у меня такой агрегат можно по штуке в месяц делать, да и то, если ни есть, ни спать, да и сортир бегать через раз… — Понятно… но хоть какое оборудование для такого завода понадобится, сказать можешь? — Сказать — могу. — Но не говори, а напиши. И напиши, сколько людей на такой завод нужно, а я в деревню твою батальон… роту пленных отправлю, они ее превратят в настоящий промышленный город. — Не надо деревню в город превращать, там земля хорошая, урожаи высокие, мужики… бабы в основном — справные. Пусть дальше хлеб растят. Но дома им выстроить достойные было бы неплохо. — Это везде было бы неплохо… но твои — точно заслужили, летом им всем постараемся с жильем помочь. Тогда второй вопрос: ты тут с кислородом три технологии уже внедрил, а еще на что-то он годен? Про врачей я знаю… — Да дофига для чего он годен. Если в воздух, который в домну идет, добавить сорок процентов кислорода, то ход домны вдвое ускорится и кокса на четверть меньше потребуется. А еще с кислородом очень просто получать удобрения азотные… я могу целый день перечислять. — День — это хорошо. Значит так, партизан… Воронов. Бросай свою работенку, поедешь со мной в Минск. Да, знаю, ты уже говорил — но я тебя все это делать и прочить не стану. А ты все будешь целый день перечислять другим людям, которые тобой перечисленное попробуют уже сделать. Начальству я скажу, что тебя забрал… ненадолго, послезавтра вернешься. И не спорь! — Да я и не собирался. Только мне забежать в общагу нужно, хоть переоденусь. — Пошли уже, по дороге заедем. А еще у меня третий вопрос: откуда ты все это знаешь? Но на этот вопрос можешь не отвечать… В Минске Алексей застрял на трое суток, и ему даже выспаться там толком не удалось: Пантелеймон Кондратьевич просто «на конвейере» присылал к нему различных специалистов (в основном инженеров и — по отдельной просьбе Алексея — химиков из университета). И ничего нового парень им рассказать не смог, все, что он рассказывал, было в принципе специалистам известно — но раньше они это «просто знали», а теперь могли тому же товарищу Пономаренко довольно толково донести, какая может выйти польза от применения этих знаний и что для такого применения им потребуется. Опять же, гне потому что они этого раньше не знали, а потому что их никто раньше и не спрашивал — а с инициативами народ к начальству лезть опасался. Но если начальство само дает поручение «придумать и воплотить», гарантируя при этом обеспечение нужными ресурсами, то отказываться точно глупо. Тем более глупо, что народ уже заметил: у товарища Пономаренко и за наградами дело не встает, причем награды он не столько почетные, сколько материальные дает. То есть орденами тоже не обделяет, однако сейчас выделенная квартира куда как важнее для человека, чем даже самый высокий орден. Только вот Алексей Павлович про такую «привычку» «главного белоруса» был не в курсе, он просто делал то, что считал нужным… в том числе и не стеснялся раздавать заслуженные люли: когда он вернулся в Оршу, то узнал, что станок после его внезапного отъезда никто даже не попытался доналадить. Зато Вася Николаев с очень довольной физиономией ему сообщил: — Леха, тут мы вчера как раз новый дом сдали, и решением парткома и профкома в нем тебе квартиру выделили. А по решению горкома тебе в квартиру уже и телефон поставили. Пошли, я тебе покажу… не сейчас, после смены пойдем. А ты пока подумай, какую тебе мебель нужно будет заказать. — Это где ты мебель собрался заказывать? — с подозрением в голосе поинтересовался Алексей, который твердо знал, что мебель почти никакая в республике не производится. — Где-где, в деревяшечном цеху у нас, там мастера ее много делают для рабочих. Ну, табуретки там, столы кухонные, даже кровати. Причем кровати неплохие… — Знаешь что, Вась… не нужна мне квартира. Я через пару месяцев все равно отсюда уеду, причем надолго. В Минск уеду, в институт поступать. Так что о квартире можно будет лет через пять поговорить, не раньше. — А если вдруг не поступишь? То есть я-то не сомневаюсь, что поступишь, но в жизни всякие приключения случаются. — Этот вариант и рассматривать смысла нет: у меня за школу золотая медаль. — Ну это… а ты и не говорил. Однако поздравляю! А с квартирой… ты хоть пару месяцев поживи как человек, а потом просто квартиру обратно заводу сдашь. А мебель тогда я просто в деревяшке закажу, чтобы к завтрему сделали. Договорились? Соглашайся, там прямо в квартире и гараж для твоего мотоцикла есть. То есть не в квартире, а в доме, но из квартиры в нее отдельный вход… После тесной работы с Васей, которого товарищ Пономаренко сначала назначил директором «Причереснкого тракторного», а после перевода производства в Оршу автоматически назначенного директором уже Оршанского тракторного, Алексей стал лучше понимать, почему Советский Союз все же победил намного превосходящего в техническом обеспечении врага. Побеждала не техника, а люди. Тот же Вася: ну, назначили его директором (причем никто не снял с работы прежнего директора «Красного борца», и формально на одной территории существовали два завода) — но он так и остался «настоящим комсомольцем». СО старым директором он обязанности разделил: тот занимался производством, а Вася — «соцкульбытом», то есть отвечал за строительство жилья для рабочих, за детские сады, за обеспечение продуктами и прочими нудными товарами — но при этом жил в общежитии, и единственную привилегию он себе позволил только женившись, да и то это даже «привилегией» было нельзя назвать: молодоженам была в общежитии отдельная комната предоставлена, но так же старались обеспечить любую молодую семью на заводе. А выстроив очередной уже многоквартирный дом, он и не подумал себе там квартиру урвать, искренне считая, что есть люди куда как более достойные. Однако и Алексей считал, что есть люди именно достойные, например тот же Вася. А так как ему квартиру Василий дал трехкомнатную, он настоял, чтобы и Вася с денной в нее же переехали. А потом, причем в тайне от соседа и его жены, прописал обоих в этой квартире. Но пока он даже и не собирался им об этом говорить, решил, что пусть это станет для них приятной неожиданностью. Тем более приятной, что пара явно ждала ребенка… В конце апреля Пантелеймон Кондратьевич срочно умчался в Москву и доложил товарищу Сталину об очень интересном открытии: — Товарищ Сталин, я думаю, что вы должны немедленно узнать об очень важном открытии. Тут наш юный пионер настоял на том, чтобы мы в республике провели разведочное бурение… — Нефть нашли? — Лучше! То есть я даже не знаю, лучше или нет, но нашли большое месторождение калийных солей. Сейчас наши геологи спорят о том, больше оно Соликамского или нет, но, похоже, оно действительно огромное. И если снова поверить нашему юному пионеру… — Какому это пионеру? И что значит «снова поверить»? — Да партизану нашему… Воронову. Он сказал, что в этом месте — у Старобина — на глубине в четыреста метров как раз калийная соль и находится. Геологи проверили, скважину пробурили, соль нашли. Много соли нашли. Сейчас в республике мы уже трест создали по строительству там шахты и завода перерабатывающего, который эту соль очищать будет и в удобрение ее превращать… — И когда только успели? Уже и трест создали… Большой хоть? — Вчера создали, пока там три человека назначено, они теперь должны и проектировщиков найти, и строителей. Просто я думаю, что если республика своими силами все это обустраивать будет, то быстро не получится… — Документы об открытии с вами? — Да. Сейчас еще идет доразведка, окончательно масштабы месторождения будут ясны ближе к середине лета… — Ясно. Завтра после обеда рассмотрим вопрос на заседании промкомиссии, и, надеюсь, помощь республике окажем, все же с продуктами у нас дела обстоят… в любом случае лишними удобрение не окажется. А насчет этого юного пионера — я думаю, что за такое открытие его точно наградить нужно. Бумаги на награждение когда подготовите? — А вот летом, когда доразведку закончим. Когда будет понятны масштабы открытия: парень-то говорил, что месторождение второе по масштабу в Европе, а теперь я что-то думаю, что ему верить можно… — Судя по всему, даже нужно. Он еще чего-то интересного не напророчил? — Вроде нет. По кислороду я уже докладную в Москву прислал, в еще нового… нет пока. — А что там по кислороду? Мне никто об этом не говорил. — Тогда займу у вас еще пять минут, так как если это и менее значимо, чем удобрение, то очень ненамного. То есть машину кислородную не партизан придумал, но вот как он ее использовал… Во первых, можно очень легко увеличить выпуск черных металлов в полтора раза без особых затрат, во вторых… Nota bene Книга предоставлена Цокольным этажом , где можно скачать и другие книги. Сайт заблокирован в России, поэтому доступ к сайту через VPN. Можете воспользоваться Censor Tracker или Антизапретом . У нас есть Telegram-бот, о котором подробнее можно узнать на сайте в Ответах . * * * Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом: Переход